Прозопоэзия
Рейтинг: 5 / 5
Эссе из книги «Галактический еврей»
Я не знаю – часто ли так делают: сопроводить собственные стихи собственной же прозой, вызванной к жизни конкретным стишком? «Настоящие» поэты, наверное, сочтут подобное некой нелепицей: стихи должны говорить сами за себя, поэзия – это особый, полноценный язык, сродни языку музыки. Если стихи надо растолковывать – это плохие стихи и т.д. Спорить не буду, потому что я ненастоящий поэт. Я – прозаик, и мои стихи, это стихи прозаика. Я это и поэзией стараюсь не называть, говорю: не-проза. Или вот слово придумал: прозопоэзия. Не сомневаюсь, впрочем, что это слово много раз «придумывали» до меня.
Настоящие поэты, как мне всегда казалось, начинают чувствовать тягу к поэтическому творчеству с самого раннего возраста (сразу вспоминается цветаевское: «моим стихам, написанным так рано…»). Одни при этом пишут тайно, долгое время стесняясь показать кому-либо свои рифмованные строчки, другие, наоборот, лезут ко всем – знакомым и незнакомым – с чтением своих виршей. У меня ничего подобного не было ни в детстве, ни в юности. Ну, ни малейших поползновений изложить что-либо в поэтической форме. Поэтому в отсутствии у меня поэтического дара я был уверен как в чем-то очевидном. Вообще интереса к поэзии я, как мне казалось, особого не испытывал. Хотя... Наверное, не совсем так.
Дело в том, что я умел хорошо читать стихи вслух. Бог дал мне приятный, по мнению окружающих, и звучный голос, а также отменную дикцию. Меня можно было не учить сценической речи, а сразу выпускать на сцену. Что и было замечено с самых младших классов школы. Не только неизменные пятерки за все заданные к учению наизусть стихотворения, но и участие в вечерах школьной самодеятельности были мне обеспечены и в школе, и в ВУЗе и даже после окончания университета.
Особенно мне удавались громогласные патриотические стихи. Маяковский, например, или Евтушенко. Большим успехом, помнится, пользовался в моем исполнении монолог «Братской ГЭС» из одноименной поэмы. Там Братская ГЭС, обретя дар поэтической речи, обращается к Египетской пирамиде: «Пирамида, я дочь России, непонятной тебе земли, её с детства плетьми крестили, на клочки разрывали, жгли. Её душу топтали, топтали…» Ну и так далее. То, что все это полнейшая конъюнктурная белиберда, я тогда не понимал. Мне всё это нравилось и наивно казалось, что поэтический дар – таинство, и что тот, у кого он есть – просто не может не писать. Этот дар сам настойчиво потребует от человека: садись и пиши стихи. И противиться этому будет невозможно. Я так искренне считал, а, в глубине души и сейчас не полностью разуверился. В частности, поэтому и не считаю себя «настоящим» поэтом: я вполне могу стихов не писать. У меня не выработалась непреодолимая потребность излагать что-либо в ритмически организованной форме. «Преодолимая потребность» порой возникает, и я себе не отказываю в удовольствии сочинить «что-нибудь поэтическое». Я давно заметил, что, баловства ради, я довольно легко складываю в рифмованные и ритмизированные строки самые разные побасенки: эпиграммы, эпитафии и тому подобное. Никакого значения я этому не придавал, понимая, что между ритмом, рифмой и поэзией есть нечто неуловимое: поэтическое видение мира. Высокая поэзия облекается в строгую форму, но несет в себе эмоциональный заряд намного превосходящий смысловые возможности сказанного. Эта тайна доступна немногим.
Однако, как говорил Чехов начинающему молодому писателю, «есть собаки большие и есть собаки маленькие; и маленькие собаки не должны стесняться того, что они не большие…». Восприняв это как руководство к действию, приглашаю читателя в путешествие по моим рифмованным в разное время строчкам, которые автор понаглее назвал бы «своим поэтическим миром».
Вспоминая шестидесятые, когда, возможно, формировались мои поэтические вкусы, да и многие другие ценности, надо сказать, что поэзия, по крайней мере, разговоры о ней, пронизывали всю жизнь. И для этого не надо было специально интересоваться стихами – они звучали ото всюду, а имена Вознесенский-Евтушенко-Рождествен-ский-Окуджава знал каждый. Они звучали из радиоточек, с черно-белых экранов телевизоров, да и в большом кинематографе они сами и их песни уже появились. Кроме, возможно, Окуджавы: с экранов и по радио он зазвучал позднее, а в те времена он существовал в магнитофонных лентах, которые мы переписывали друг у друга. Качество десятой или двадцатой перезаписи было столь низким, что слова разбирались с трудом. Может быть, по этой причине я полюбил творчество Окуджавы, не вникая в смысл его текстов: мне вполне хватало мелодии и манеры исполнения. А главное – его песенки было легко и приятно напевать самому, в компании друзей. Пение песенок под гитару было очень важным элементом молодежной культуры тех лет. Наряду с Окуджавой пели и Визбора, и Кукина, и Клячкина, и Городницкого, и Анчарова… Ну, и Высоцкого, конечно. Я освоил четыре заветных аккорда: ля-минор, ре-минор, ми-минор и до-мажор и смело ринулся в мир музицирования. Мой репертуар составляли, в основном, блатные песенки: «Таганка», «Когда с тобой мы встретились», «По пыльной дороге», городские романсы типа «Москва золотоглавая» и «Утомленное солнце», пел я и упомянутых «бардов», хотя тогда их так ещё не называли. Но вот попыток сочинить свою песенку – в отличие от многих моих приятелей – у меня не было. Я как-то сразу начал со строгих поэтических форм.
Одни из самых ранних стихотворных опытов, которые сохранились в моем архиве, относятся к концу семидесятых годов. Я в то время учился в аспирантуре Института прикладной физики Академии наук Молдавской ССР. Об этом ярком периоде жизни мною написана повесть «А фост одатэ…», в которой приведены мои поэтические опусы и шутки тех лет. Хорошо помню, как под влиянием «Венка сонетов» Владимира Солоухина, я попытался сочинить хотя бы один сонет. Форму сонета я пытался постигнуть из описания Солоухина, из энциклопедического словаря и из чтения самих сонетов.
Получилось вот что:
Вот, чёрт возьми! Неужто я попался,
И стану сочинять классический сонет?
Долгонько же за мной недуг сей гнался,
Хотя мне, в сущности, не так уж много лет.
Второй катрен составить много проще,
Коль скоро опыт рифмоплетства накопил.
Прочту его друзьям в «Дубовой роще»…
Смотри-ка! Пол сонета я уже слепил!
Возьмёмся за терцины. Что за чудо?
Строку к строке я приложил не худо!
А, может, стоит призадуматься всерьёз?
А, может, я таким тогда поэтом буду,
Что, не скрываясь, я смогу предаться блуду…
О, Боже! Подтверди сей радужный прогноз!
Мда… Очевидно, что молодого автора вела случайная рифма – что бывает, впрочем, не только у молодых авторов, как подметил тот же Солоухин, сформулировав им открытый «закон двух вторых строк». Явно за уши притянута предпоследняя строка, выдуманная из-за прямолинейной рифмы «буду – блуду». Но, одновременно, эта смысловая неожиданность придает и некую свежесть, приоткрывая убогость духовного и морального облика автора.
«Венок сонетов» Солоухина вообще запомнился мне многим. Не только филигранной работой мастера: «Венок сонетов – давняя мечта,// Вершина формы, строгой и чеканной.// Когда невыносима суета,// К тебе я обращаюсь в день туманный…» и так далее, но и сопроводительным текстом. На всю жизнь мне запомнилась высказанная там мысль: «…в пределах своей профессии нужно уметь решать любую задачу». И еще запомнилось, как Солоухин отмечает, что в уже написанном «Венке сонетов» чуткое ухо Павла Антокольского уловило сбой ритма в третьей строке: по строгому канону она должна быть пятистопной, а получилась шестистопной! Солоухин решил этот дефект не исправлять, поставив общее смысловое и эмоциональное значение выше безупречности формы.
В том, что я тоже попытался – и написал! – венок сонетов – я признался в упомянутой повести воспоминаний. Эта галиматья опубликована и возвращаться к ней более не следует. Её воспроизведение в печати оправдано лишь в контексте воспоминаний. Много позднее я, работая советником министра, сочинил ещё и вот такой «Сонет, написанный в ожидании всё время занятого телефона 250–04–64 Министерства промышленности, науки и технологий»:
Минпром как улей не гудит,
Он тихо, но надежно, пашет.
Его забвенье не страшит:
Фоменко всё, что надо – скажет!
Борисов вмиг переведёт –
Чтоб мир узнал о тех вершинах
Что наш измученный народ
На радость всяким атлантистам
Достиг, оставшись сердцем чистым.
И на пустеющих равнинах
Сквозь мегалиты промгигантов -
Свидетелей труда атлантов -
Ковыль и кашка прорастут,
Потом снега их заметут…
Пояснения: упомянутые в тексте граждане – сотрудники Министерства.
Сонеты я, время от времени, писал и впредь, некоторые включены в этот сборник.
Возвращаясь ко временам первых поэтических опытов, не вошедших в ту давнюю повесть, приведу здесь попытку пародийной стилизации. В те годы поэтическая пародия была невероятно популярна, благодаря телевизионной славе поэта-пародиста Александра Иванова. До сих пор, кажется, не утратила известности его смешная пародия «В худой котомк поклав ржаное хлебо, я ухожу туда, где птичий звон. Я вижу над собою синий небо, косматый облак и высокий крон…». Поводом послужили строки поэта Валентина Сидорова «Косматый облак надо мной кочует, и ввысь уходят светлые стволы…». Наверное, многие в стране пытались подражать Иванову, обыгрывая чьи-то неудачные слова и строки. Я же взялся за иную задачу: не пародировать, а стилизовать. Эта игра хорошо удается в музыке: берется известная музыкальная тема и исполняется в различной стилистике: как её мог бы исполнить Шопен, как – Прокофьев и т.д.
Я взял в качестве известной темы бессмертные строки Агнии Барто: «Наша Таня громко плачет,// Уронила в речку мячик...» и т.д. И попытался изложить эту историю в стиле народно-блатной, или тюремно-воровской песенки. Вот что получилось:
Течет река широкая
Вдоль берега высокого
А над обрывом девочка
Вопит, что было сил:
Упал с обрыва миленький,
Упал, и не воротится,
Несёт вода холодная,
Её красивый мяч.
Я говорю ей: «Милая,
Не мучь себя ты попусту,
Пройдут года, забудется
Поступок роковой.
Не стоит он, замызганный,
Твоей любови искренней,
Не говоря о денежной
Вопроса стороне».
Я говорю ей: «Милая,
Не плачь, хоть жалко мячика,
Ты повстречаешь мальчика,
Он лучше, чем твой мяч.
Да, мяч в воде не тонет,
Никто его не гонит,
Не может он засыпаться,
Ему не страшен мент.
Зато он сам проколется
Порвется и завалится,
Пойдет ко дну – пить дать! –
Век воли не видать!
А мальчик, хоть и в зоне,
Никто его не тронет,
Поскольку он «в законе»,
А в рукаве стилет…
Стишок на этом обрывается.
Прошло более тридцати лет… Что я могу и хочу сказать об этом опыте? Стилистка «блатная» передана. То есть автор (о самом себе 30-летней давности, мне кажется, можно уже говорить в третьем лице) с поставленной задачей справился. Чувствуется подражание подобным сочинениям Высоцкого и, пожалуй, даже слышится его манера хрипло-надрывного исполнения.
Помню, что я пытался составить несколько подобных стилизаций, но сохранился лишь один фрагмент стилизации под Андрея Вознесенского:
Я – видел!
Я – слышал
плачь:
Мяч!
О, Татьяна!
О, бездна таланта!
Во мне сила
сотен тысяч Атлантов,
Во мгле пыли
пили
соки
сто грандов,
А мяч? –
Каучука слеза –
вскачь!
Бред полный, то есть, в этом отношении стилизация «под Вознесенского» удалась. Ритмически, пожалуй, стилистика тоже угадана. Но вот качество и оригинальность рифм у объекта стилизации, все-таки, повыше будут. Андрей Вознесенский – рифмовальный автомат высочайшего класса. Но и молодому начинающему автору Сергею Белкину, которому еще нет и тридцати (смешное оправдание: Лермонтов до этого возраста вообще не дожил!), стоит отдать должное: чутьё проявил.
Были попытки уже в зрелом возрасте, все-таки, сочинить и свою «авторскую», «бардовскую» песню. Вот пример эдакой классической блатной романтики: парнишку осудили и везут в поезде «куда-то»…
Поезд, поезд, для кого-то
Это просто стук колес,
А меня он отчего-то
В даль таёжную увез.
Что там будет – неизвестно,
Но что было, – знаю я –
Было сделано нечестно!
Такова судьба моя…
Припев:
Время, время, поскорее,
Простучи, промчись и сгинь,
Я немного постарею,
Но верни мне эту синь,
Это море, эти звёзды,
Этих улиц фонари,
В эти сладостные грёзы
Поскорей меня верни.
Поезд, поезд, ты не только
Перестук колёс и рельс,
Ты ответь мне лучше сколько
Грусть-печаль мою терпеть?
Припев: Время, время, и т.д.
Кажется, это мой единственный опыт песенного творчества. А жаль… Умел бы сочинять что-то вроде «Ах вернисаж, ах вернисаж, какой портрет, какой пейзаж» – мне бы цена была: был бы богат и популярен. А так – мне цены нет…
* * *
Зато есть надежда привлечь внимание соответствующих органов к своим политическим стихам. В молодости я политикой, по большому счету, не интересовался. И, тем не менее, какое-то отношение к происходящему у меня было, раз я в один прекрасный день второй половины семидесятых годов ХХ века написал следующее подражательное стихотворение «Разговор с товарищем Брежневым»:
Вот уже день за окном забрежжил,
Снова тоска пробудилась во мне,
Двое в комнате. Я и Брежнев –
Фотографией на голой стене.
Рот кривой – искорёжен недугом,
Могучие брови взметнулись ввысь,
Колодки и планки подвешены цугом,
Откуда они у него взялись?
Должно быть, их скопом, не меньше тысячи,
Лес орденов, медалей трава…
Я встал с кровати, раздумьем высвечен, –
Опять с похмелья болит голова.
«Товарищ Брежнев, я вам докладываю,
не по службе – ведь я б/п1.
Товарищ Брежнев, работа адовая
Ещё не закончена в Вашей КП.
Освещаем, одеваем нищ и оголь,
Ширится добыча угля и руды,
Но рядом с этим ужасно много,
Много всякой дряни и ерунды.
Устаёшь отбиваться и огрызаться,
Многие из вас отбились от рук.
Очень много отпетых мерзавцев
В партийных рядах оказалось вдруг.
Есть им и счет, им есть и название,
Целое сонмище гадов тянется,
У всех есть должность, у многих – звание,
Подхалимы, развратники, пьяницы…
Ходят, гордо выпятив груди,
Слуги народа… Кто им судьи?
Профессии нет у них, есть у них право
Себя окружить почетом и славой.
Товарищ Брежнев, по фабрикам дымным,
По землям, покрытым и снегом, и жнивьем,
Вашим, товарищ, сердцем и именем
Пока ещё дышим, пока что живем».
Вот уже день за окном разыгрался,
Вот уж тоска затихает в груди,
Вот уже страх под сердечко закрался:
Ну, пасквилянт, диссидент – погоди!
Я с удовольствием и немалым успехом читал в компаниях друзей этот парафраз на темы «Разговора с товарищем Лениным» Маяковского – стихотворением, которое проходили в школе и его знал буквально каждый. Было весело, мы пьянствовали, и для забавы говорили «голосом Брежнева», сочиняя на ходу его речи. Например, что-то такое.
«Дорогие товарищи члены Политбюро. Сегодня нам предстоит рассмотреть заявление, точнее, жалобу, поступившую от товарища Чебаненко из города Кишинева. (Чмокает, добавляет «от себя»: Это в Молдавии… Я там работал…) Товарищ Чебаненко жалуется, что его жена ограничивает их сес.., кес.., сек-су-аль-ну-ю жизнь всего одним половым актом за одну ночь. (Чмокает.) Что мы можем ответить товарищу Чебаненко? Какие будут мнения у членов Политбюро? Товарищ Черненко? Товарищ Суслов? (Мычат). Я согласен с высказанными позициями… Ответьте пожалуйста товарищу (чмокает) Чебаненко, что ни со стороны Политбюро, ни со стороны Центрального комитета нашей партии (чмокает) никаких ограничений на количество половых актов в течение одной ночи, равно как и на их (чмокает) продолжительность не имеется и не будет иметься!»
Проговаривались эти импровизации «голосом Брежнева с характерными дефектами речи, фрикативным «г» и физиологическими паузами. Нам всем от этого было смешно и весело. Ничего нам за это не было, хотя однажды отец одного из участников нашей компании – полковник КГБ – сказал своему сыну: «Вы там кончайте… Хватит, повеселились…» Мы конечно, не кончили, но, в незнакомых компаниях так откровенно развлекаться перестали. И стишков политических я довольно долго не сочинял.
* * *
Вновь политико-поэтический зуд возник у меня в самый, пожалуй, сложный и жестокий период – 1991-1992 год.
Краткосрочная, но эффективная как взмах палача, деятельность ныне покойного экономиста, возглавившего правительство страны, вызвала к жизни строки:
Самоуверенный дурак нашел, однажды, механизм.
Так повертел его, и сяк, и молвил, гад: «Социализм.
Он плох. Я знаю, я слыхал
об этом что-то за границей».
И ну скорей его ломать,
чтоб к рынку как-то приобщиться.
Ломать – не строить.
Корпус вскрыл, поковырял внутри стамеской,
Подумав, грохнул молотком,
пошебуршил потом железкой,
Все проводочки повредил, колесики повыковырил.
Перевернул его вверх дном.
Что выпало – то сразу стырил.
Тут из него как потечет! Зелёное! Во все пределы!
Наш дурень чмокнул и лизнул –
ан, оказалось зелье вкусным!
Тут его кто-то в жопу пнул
с лицом издревле вечно грустным,
Сказал: «С другими поделись –
своё ты ловко сделал дело.
Теперь, весь в «зелени» свой век
дожить ты сможешь очень смело…»
Стишок окончен не был, в отличие от «работы» упомянутого деятеля.
К политической поэзии меня также подвигали выборы, то есть те периоды времени, когда пропаганда достигала максимальной интенсивности и весьма этим раздражала. Так, раздраженный активностью и разрушительной ложью, исходившей от одной из политических партий в период выборов 1996 года я снова в перекличку с Маяковским, написал «Правый марш». Вот его начало:
Разворачивайтесь в марше,
Словесной есть место кляузе!
Гуще, ораторы, ваше слово –
Борис Абрамович Маузер!
Довольно жить законом,
Данным нам Думой ржавой,
Сгноим коммунистов лоно –
Правой, правой, правой!
А вот окончание:
Что, русские патриоты,
Гордитесь своею Державой?
Подохните скоро, уроды,
Правой, правой, правой!
«Политические» стихи я писал и позднее. Вот, например, реакция на финальную стадию выборов 1999 года.
ВОПРОС
Небритый чукча, с профилем, как месяц,
И гладко выбритый бурят в курчавом парике,
Черкес без шеи, чтоб нельзя было повесить,
Электрик рыжий, внук писателя в жилете из пике,
Японка – женщина России,
Юриста сын – радетель за народ,
Спасатель из Тувы, и всей Семьи спаситель –
Что, Господи, опять в России недород?
Я имел наивность отправить этот текст в одну популярную газету, полагая, что и качество злободневной частушки и позиция газеты вполне подходят друг другу. Ответа я не получил, но на это и не рассчитывал. Удивлен был иному. Спустя какое-то время изуродованный и сильно ухудшенный стишок появился под чужой фамилией… Бог им судия!
В тот же день был написан ещё один стих-перекличка:
Он маленький,
умытый,
не рябой,
С Чечней ведет предвыборный
он бой.
Он Собчаку вернет свободу красть,
А Ельцину – сойти, а не упасть,
Абрамычу – навластвоваться всласть.
Все это – Путин…
Новая напасть?..
«Кто был никем –
тот станет всем», – мы пели.
Сбылось пророчество.
Но мы не доглядели,
Как драма стала жалким фарсом,
Герой – мошенником,
Меркурий – Марсом,
Кобзон – бурятом,
Абрамович – чукчей…
Народ, ответь мне наконец-то:
сук чей
Ты пилишь неразумною рукой?
Не тот ли, на котором ты сидишь
И что-то «про свободу» говоришь?
Ну, дай ответ! –
нет, не дает ответа…
А впереди –
двухтысячное лето!
Стихи довольно злые, но именно таким было мое ощущение происходящего в те дни. Жизнь, однако, преподнесла приятные сюрпризы и неведомый мне в тот период человек с фамилией «Путин» оказался вовсе не напастью для страны, а вполне эффективным фельдшером из «Скорой помощи», отвратившим скоротечную гибель государства.
Про Путина я больше пока стихов не писал – повода не было, а вот когда в Москве произошел пожар Манежа, пошли слухи об очередном преднамеренном поджоге, каковые активно применяют в своей практике застройщики, безжалостно и цинично расчищая себе место для новых построек. Явился соответствующий отклик:
Горит Манеж. В угаре демократия –
Пускай сгорает, мать её…
Но почему из пепла светлого манежа
Из праха окон Слухова, и балок Бетанкура
Нетленной купиной маячит пасечника кепка?
Не будет больше меда?
Вот еще одно политическое стихотворение:
Издох!
И ускользнул в последнюю лазейку
от проруби, от пули,
от петли.
Издох!
И вурдалаки перестройки клубками смрадными
взвились у его гроба.
Издох!
И слёзы потекли у матерей,
чьи дети обезглавлены в ущельях.
Издох!
И зарыдали, вдовы и невесты, ребят,
оставшихся в подвалах
Красной Пресни.
Издох!
И задохнулось сердце у живых от неоплаченных
обиды и позора.
Издох!
И заиграли желваки на скулах ветеранов
славных войн России.
Издох!
И робкий луч надежды затрепетал
над расчлененным государством.
Издох!
Врачуй земля гнойник в том месте,
где закопан мерзкий труп тирана.
Стихи с политическим подтекстом рождались и позднее, в том числе в экзотических для русского языка формах:
Медленно солнце встает над Салехардом,
Слышится крик издалёка…
Чу-байс?..
На этом, думаю, пора остановиться и перейти к обычным, «неполитическим» стихам.
1 Так было принято в анкетах сокращать длинное слово «беспартийный». А следующая аббревиатура (КП) – означает, понятное дело, «Коммунистическая партия».
1975 – 1992
Этот временной интервал определен двумя причинами. Начало выбрано из-за того, что более ранних стихов в моём домашнем архиве не обнаружено. А вот в 1975 году я был направлен командиром студенческого строительного отряда на Алтай, в Усть-Коксинский район, строить школу в селе Огнёвка. Развлекая своих «бойцов», я устроил ежевечернее коллективное сочинение оперы «Битва при Катуни». Сюжет оперы имел под собой реальные исторические события, выразившиеся в форме массовой драки «местных» с «нашими». Опера сочинялась примерно так. Я сидел на кровати, к кровати был придвинут стол, на столе тетрадка, в которую я вписываю текст и мелодические указания. Указания были простыми: «На мотив «Вот кто-то с горочки спустился», «на мотив арии Марии Магдалины из оперы «Иисус Христос – суперзвезда» и т.д. Сочинял я сходу и без особых проблем, все весело ржали и иногда подсказывали или слова, или мелодии, на которые надо сочинить. Тексты у меня не сохранились, но я знаю, что на студенческих подмостках многие фрагменты впоследствии звучали не только в Кишиневе, но и в Одессе. Включить в этот сборник что-нибудь из сочиненного тогда, к сожалению, невозможно: у меня ничего не сохранилось. Разве что всплывшие из памяти строки «на мотив арии Марии Магдалины»: «Мы с тобой вдвоём, по судьбе пройдём, любви вечной гимн, вместе создадим – до конца-а се-е-зо-о-она, заготовки сена...».
Думаю, для отчёта достаточно.
У второй даты есть более веский статус: в этот год, как я писал во вводном очерке «Своим путем», наша семья покинула Кишинёв и приехала в Москву. Перемены произошли самые радикальные: разрушен Советский Союз, изменился весь строй и содержание жизни, пришлось поменять не только место жительства, но и профессию, более того – пришлось вырабатывать новую жизненную философию.
А в благословенные семидесятые я ещё фонтанировал энергией и оптимизмом, расточая шутки и хорошее настроение. Отсюда забавная рифмовка реального номера телефона 26-45-94 и игривое «Дорогая Марь Иванна…». Но вот следующие стихотворения говорит совсем о другом настрое. «Безысходность...» написано в сложный период, когда я уже защитил кандидатскую диссертацию и, казалось бы, профессионально определился: работай дальше, пиши докторскую, расти как учёный, публикуй статьи – и всё будет хорошо! В «личной жизни» дела обстояли ещё лучше: я женился, у нас родился сын! Появилась новая и самая важная на свете социальная роль, функция и ответственность: муж и отец. Но, судя по стихам, что-то парня гложет… Сейчас я могу спокойно констатировать, что причиной всех этих «терзаний» была невозможность продолжить исследования, начатые в аспирантуре и вызванная этим неуверенность. Еще бы годика три поработать в том же направлении... Но судьба распорядилась иначе: вместо продолжения исследований пришлось искать хоть какую-то работу. Так я оказался в совершенно ином направлении «науки и техники», к тому же «без руля и без ветрил», то есть без наставников и руководителей. Но и этого оказалось мало: года через три снова пришлось искать работу и осваивать новую науку. Оглядываясь назад, могу подвести итог: никаких перспектив научных достижений высокого, удовлетворяющего меня уровня, при такой чехарде быть не могло. Отсюда нарастающее разочарование самим собой и подспудные толчки иных внутренних устремлений: из стихов видно, что литература влекла и манила. Но система внутреннего и внешнего торможения была надёжной и ещё много лет блокировала любые попытки вырваться из той колеи, в которой однажды оказался. Так что весёлый парнишка, каким я тогда выглядел, лишь имитировал внешнюю бодрость и веселье, испытывая при этом глубочайший внутренний разлад, бесконечное единоборство с самим собой. И только счастливая семья, оказавшаяся способной преодолеть много трудностей и в те времена, и позднее, помогала не ломаться: это, пожалуй, видно из стихотворения «Ситцевая свадьба», подаренного жене в соответствующий день.
Отмечу как знаменательные еще два стихотворения этого периода: про деревню Молоково Костромской области и про Москву. При всей моей искренней любви к Кишинёву тех лет, я все годы жизни в Молдавии тосковал по России. Просто взять и вернуться в Ярославль или, тем более, в Москву – было практически невозможно. Оставалась лишь одно: мечтать и писать грустные стихи.
* * *
Есть старый телефон у Белкиных в квартире:
Два-шесть-четыре-пять-девятка и четыре!
Вы можете звонить, коль номер не забыли:
Два-шесть-четыре-пять-девятка и четыре!
1975
* * *
Дорогая Марь Иванна,
Я ушел от вас так рано,
Потихоньку сполз с дивана,
Вынул деньги из кармана,
Положил на столик в ванной,
И ушел с улыбкой странной,
Продолжать свои романы...
1976
* * *
Безысходность, маета,
В перспективе – пустота…
Ветер дует за окном,
Я – ничтожный, жалкий гном.
Все дорожки – не мои,
К целям всем придут другие!
Всё равно: друзья, враги ли –
Жаловаться – не моги.
Ночь в проливе Гибралтар,
Свет луны из поднебесья –
Не увидишь, хоть убейся,
Не услышишь звон гитар.
Не услышу звон ситар,
Не узнаю запах прерий,
Не создам я буф-мистерий,
Погублю свой Божий дар
Книг своих не напишу,
Не прославлюсь как разбойник,
И хотя еще дышу,
Я давно уже покойник.
Так и доживу – в прихожей,
Не изведав странствий троп,
Не считая той, расхожей,
По которой возят гроб…
Зависти не ощутив укус,
Не почуяв славы пенье,
Не узнав богатства вкус,
Подыхай, брюзга, в забвеньи.
1981
* * *
Отвлекает меня от главного
Моя «основная» работа.
Меня, певца богоравного,
Она превратит в идиота!
Что толку служить «при науке»
Доверчивый люд дуря?
Бездарности совести муки
Испытываю и я.
Господь наказал сомнением
И верой в свою звезду.
Так награди откровением,
А то, не войдя, – уйду!
Чтоб сердца и мозга горением
Души засветился фонарь
Накажи-награди откровением
Как кровь отворяли встарь!
1985
СИТЦЕВАЯ СВАДЬБА
Лене
За семь лет немало бед
На земле произошло,
А у нас с тобой, мой свет,
Всё любовь, да совет!
Разменялись – кто быстрей –
Четверо секретарей…
А у нас с тобой, мой свет,
Всё любовь, да совет!
Перестройка? – Не беда!
Все туда, а мы куда?
Впереди у нас, мой свет,
Всё любовь, да совет!
Ускоряясь, на краю
Изобилия стою…
Позади у нас, мой свет,
Всё любовь, да совет!
Есть у нас и сын, и дочь,
Кто же сможет им помочь:
«Ускоряясь, перестроим,
Перестроясь, все ускорим»? –
Прежде времени не сдохнем,
И до срока мы не охнем:
Ведь у нас с тобой, мой свет,
Всё любовь, да совет.
1 декабря 1986 г.
* * *
Я завидую тебе воробей:
Прилетел в Москву и живешь.
Этот город, и правда, хорош,
Этот город – моя колыбель.
Я тебе завидую кот:
Ходишь по моей мостовой.
Этот город давно не мой –
Тридцать лет и седьмой год.
Я хочу быть тобою вода:
Я омою собою дома,
А Москва незаметно сама
Примет в лоно меня навсегда.
Я не раз здесь, конечно, был,
Но живу в другой стороне.
Почему же так дорог мне
Этот город, где я не жил?
На бульварах друзей не встречал,
Не бывал в этих старых домах,
Ни на деле, ни на словах,
На приезжих людей не серчал.
И в пустынном метро зимой,
Я любимых не целовал,
И по улице Крымский вал
Не шагал по ночам домой.
За любовь презираю себя:
Слишком долог страданий срок…
Ах, Москва – наказанье, рок!
Ах, Москва, ненавижу тебя!
Я завидую тебе воробей:
Прилетел в Москву и живешь.
Этот город, и правда, хорош,
Этот город – моя колыбель.
1986
* * *
В Молоково разрушили дом моих предков.
Опустела деревня, колодцы загнили…
Городки не вздымают на улице пыли,
И прохожий-проезжий бывает здесь редко…
И в Едреево нет никого – нет деревни!
В Алексеевском нет. А на Шаче
Ни неродок, ни баб, ни, тем паче,
Исторической памяти – коротней древних.
И зачем мне все это? Не знаю, не знаю…
Только влито в меня это очень надолго –
Ярославль, Кострома, Молоково и Волга,
И, живя в Бессарабии, я повторяю,
Прикасаясь к виску ладонью сиделки:
Это Бел-ки-ны,
Бел-ки-ны,
Бел-ки-ны,
Бел-кин…
1987
1992 – 1999
Год переезда в Москву оказался столь сложным и значительным не только в моей жизни, но и в жизни страны и всего мира, что впору вслед за Виктором Гюго, написавшем свой «93-й год», сочинить ещё и «92-й год». Может, когда-нибудь, и сподобимся…
Мы – моя жена, дети и тогда ещё живая, но уже очень нездоровая мама, прибыли 22 июня 1992 года в Москву на поезде. Поезд отправился из Кишинева в Москву по привычному маршруту через Бендеры, Тирасполь, Киев и так далее. Однако, немного отъехав от станции, некоторое время он постоял вблизи города, а потом поехал в обратном направлении. Мы снова миновали вокзал, с которого только что отъезжали, потом проехали вдоль всего города, после прокатились по берегу водохранилища Гидигич, с которым было связано так много воспоминаний… Казалось, судьба специально дает возможность ещё раз взглянуть на места своей юности.
Причина такого разворота состояла в том, что в эти дни произошло резкое обострение в войне, которую теперь называют «Вооруженный конфликт в Приднестровье». Первые столкновения начались ещё весной. Летом уже шли открытые военные действия. В Бендерах война началась 19 июня. Было много убитых и раненых, горело здание вокзала, движение через Бендеры и Тирасполь было невозможно. Наш поезд проехал кружной дорогой через север Молдавии и, хоть и с опозданием, но прибыл в Москву.
Эпопея выживания в Москве 1992 и последующих «лихих девяностых» заслуживает неспешных и не всегда весёлых воспоминаний. Когда-нибудь и им придет черёд, а сейчас я вспоминаю только «поэтическое» восприятие мира. Мне довелось заниматься авиационным бизнесом, и я на всю жизнь сохраню чувство благодарности к тем людям, которые пригласили меня к сотрудничеству, помогли встать на ноги и, в конце концов, стабилизировать свою жизнь. Участие в становлении новой компании не располагало, однако, к стихам. А вот когда «первичные потребности» были удовлетворены, в голове завелись «высокие» размышления о смысле жизни, начались «поиски Бога», стали появляться и стишки... В том числе и шуточные, посвященные двум «сорокадевятилетиям»: моему собственному и идущему вослед Николая Попова. Но судьба моя чертила, как я уже говорил, зигзаги: обретя некоторый успех в бизнесе, в конце означенного срока пришлось с ним распрощаться и снова ставить вечный (для меня) вопрос: кем быть? А также задуматься над смежным вопросом: кем был?
* * *
Стихи не пишутся сорок семь лет…
А, может, не стоит уже и ждать?
Быть может, стал ясен простой ответ?
Быть может, не стоит вопрос задавать?
Зачем возникают желания?
Бесплодные, нереальные…
Изнурительные мечтания,
Бесконечные начинания…
Стал-быть так написано на роду:
Не ходить уже мне в поводу,
Не скакать проторенной тропой,
А искать тебя – Боже мой!
1996
* * *
Я Пушкиным хочу быть после смерти,
Я после смерти быть Толстым хочу,
При жизни быть хочу, поверьте,
Как на духу скажу вам, не смолчу:
Богатым и здоровым,
красивым,
знаменитым,
Удачливым,
любимым,
даровитым,
Объездить мир,
построить дом,
Взрастить детей и внуков,
всех любить,
Сад,
лес,
и виноградник
посадить,
Не знать болезней,
горя
и врагов –
Вот,
граждане,
по сути
я
каков!
1998
* * *
Кем был я в жизни?
Сыном,
братом,
студентом,
аспирантом,
кандидатом,
Ученым,
инженером,
вокалистом,
Отцом и мужем,
финансистом,
Биржевиком,
директором,
соседом,
Был даже, братцы,
киноведом!
Кому-то другом был,
кому-то и остался,
Но так никем я и «не состоялся».
Что дальше? – То же самое, мой друг.
Таков удел мой, участь и хламида.
Я никогда не кончу этот круг,
Мой след, как траектория болида:
Влетел, горел, сверкал – и пшикнул.
Лишь напоследок громко крикнул:
«Я столько мог,
я столького хотел!»
И возглас этот
в вечность
улетел…
1998
СЕМЬ – СЧАСТЛИВОЕ ЧИСЛО!
Семью семь – сорок девять,
сорок девять – семь в квадрате,
Шли года, и вот вам – нате!
Через годик – пятьдесят.
Время – фикция. Однако,
счёт ему ведем мы точный.
Я рожден, допустим, Раком, Потому, – характер склочный.
Семь свечей торчит в меноре,
Пятниц семь у недотепы,
Нянек семь – опять же горе:
В мире будут лишь Циклопы.
Семь, четырнадцать, очко,
Двадцать восемь, тридцать пять,
Сорок два и – сорок девять!
Начинаем жить опять.
Каждый срок – опять начало,
Новой жизни торжество!
Сколько б ни было – все мало:
Каждый день – как Рождество!
9 июля 1999 г.
* * *
Н. Попову
Ой-ты, Клёц, Клёцавей, Клёцавеюшка,
Поседела-ти твоя-то головушка,
А головушка твоя, друг, зело велика…
А как тулово твое раздобрело, брат,
Раздобрело, брат, не повдоль, а всё п?перек,
Больно много уж оно потрудилося,
потрудилося да за столько лет!
А который годик-то тело трудится,
День и ночь чегой-то там делает?
А не сорок ли с лишком лет прошло,
А не девять ли годков сверху сорока?
Да, уж точный счет тем годкам настал,
К девкам шастать он, поди, перестал, –
Через год ему, знать, полтинничек,
Вот ужо и поглядим, именинничек!
11 июля 1999г.
2000-2002
Юбилейные вехи часто подталкивают не только к подведению итогов, но и к символической фиксации «достижений»: например, взять да изготовить памятный подарок самому себе. Для меня 2000-й год – завораживающе элегантный и значительный как круглое число, – был годом пятидесятилетия. И я, наконец, решился, издать книгу. Так появилась «Говорящая муха». В неё я включил давно написанные рассказы и юморески, а также специально написанную повесть «Лаболатория», в которой попытался «в остросюжетной форме» изложить свой взгляд на подоплеку событий, подобных Приднестровскому конфликту и развалу СССР.
В книге не было стихов, но «в столе» они потихоньку накапливались… Я продолжал оставаться одиночкой и самоучкой, в отсутствие какой-либо профессиональной литературной среды, обсуждения написанного, и всего остального, через что проходят начинающие авторы и в чём я вижу так и не доставшуюся мне пользу. Мне вообще пришлось продолжать жить «двойной жизнью»: работать «бизнес-менеджером» и пописывать стишки и прозу исключительно «для себя»… Видимо, моим главным «поэтическим конфидентом» в то время был брат Александр. Позднее я стал показывать стишки и брату Павлу. Братья мои опусы одобряли и, в конце концов, я рискнул показать кое-что самому старшему брату – Владлену, который всю жизнь был профессиональным поэтом. Его одобрение было для меня очень важно и его слова в письме: «дар слова у тебя есть» мне очень помогли.
2001-й год, а, следовательно, и XXI век начался для меня неудачно. Я тогда работал советником Министра промышленности, науки и технологий, что само по себе неудачей не назовешь. Однако, работа была для меня неподходящей: я не чувствую себя комфортно в карьерной среде, в обстановке госучреждения, где все заняты добыванием «административного ресурса» с последующими попытками его конвертации в ресурсы денежные. Опытные «старатели» пытались меня, как человека близкого Министру, вовлечь в свой промысел, но закончилось всё это инфарктом. В одночасье я превратился в слабого, боязливого, медленно и осторожно ходящего человека.
Постинфарктный период я проводил в санатории под Звенигородом. Инфаркт помог мне осмыслить многое и гораздо серьезнее отнестись к литературным упражнениям. Я не только гулял по лесу, посещал Саввино-Сторожевский монастырь и другие храмы Звенигорода, но и много писал. Впервые, как мне кажется, появились мысли, и самое главное – чувство – о смерти, которой я чудом избежал. Еще дороже и еще ближе стали мне мои жена и дети, которых я так напугал...
К концу этого года произошло и другое, уже положительное, знаковое событие: меня приняли в Союз писателей России. С легкой руки члена Союза писателей Александра Владимировича Фоменко книгу «Говорящая муха» и мои неопубликованные стихи посмотрела Лариса Георгиевна Баранова-Гонченко – литературный критик, писатель и поэт, статс-секретарь Союза писателей России. Результатом стала рекомендация и решение о приеме меня в члены Союза. С тех пор я чту этих людей, ставших моими друзьями, как литературных крестных родителей и искренне этим горжусь.
А вот 2002 год оказался самым плодотворным и продуктивным. Помимо шестнадцати стихотворений, включенных в этот раздел, я в том году выпустил в свет книгу «Корректор жизни», в которую вошли рассказы, повесть, воспоминания и стихотворения. Некоторое время я нигде не работал, пребывая официальным инвалидом, что, разумеется, не могло обеспечить материально, зато давало род моральной свободы. Видимо, мне удалось воспользоваться этим состоянием и написать в течение года довольно много всякой всячины.
* * *
Слово к слову, незаметно,
Набегают, наплывают,
Друг на друга наползают,
Громоздятся груды слов.
В них любовь, тоска, томленье,
В них испуг, порыв, горенье,
В них сокрыты те мгновенья,
Что мы «временем» зовем.
Слёзы, слёзы, душат слёзы,
Слёзы переходят в радость,
Радость переходит в счастье,
Счастье ускользает прочь…
Незаметно, шаг за шагом,
Превращая «будет» в «было»,
Дни уходят, жизнь проходит,
И, конечно же, пройдет!
Это всё зовется «вечность»,
Это всё приходит к смерти,
Кроме груды слов – и звуков,
Что их могут оживить.
Пела, пела песню птица,
Птица, что звалась вороной,
Песня – «карканьем» звалась.
Ну и что ж – такая птица!
И у ней такая песня,
В ней немало чувств и смысла –
Что бы ты ни говорил!
2000
АНГЕЛ
Дождь идет, и ветер воет,
Капли бьются о стекло…
– Разбуди меня!
«Не стоит, ты мертвец уже давно…»
– Нет, Неправда! Я же вижу!
«Это грёзы, это навь,
Подойди ко мне поближе,
Боль, что мучает, оставь…»
– Я живой! Я сплю, но слышу!
«Нет, все звуки – это Я …»
– Кто ты? Я тебя не вижу!
«Я твой Ангел, Смерть твоя…»
2000
* * *
Последняя весна
По-летнему согрела.
Ей до меня нет дела,
Я тихо ухожу…
Последняя весна
Всех лет и зим прекрасней,
Останусь навсегда с ней,
Дней бег остановлю…
Заиндевеют мысли,
Забудутся все планы,
Затянутся все раны,
Проявится душа…
Невидима, воздушна,
Она уйдет из тела,
Ей до него нет дела,
Оно ей ни к чему …
Но плоть от этой плоти,
Шептала что-то Богу,
И вновь на путь-дорогу
Душа вернулась вспять...
2001
* * *
Любовь никогда не проходит,
И время не старит любовь,
Она лишь на время уходит,
Чтоб сердце измучилось вновь,
Чтоб вновь голова замутилась,
И горло внезапно свело,
И что-то за душу схватилось,
И отпустить не могло.
Любовь никогда не проходит –
Меняются лики её,
Но чувство из нас не уходит,
Покуда мы живы – и всё!
2001
* * *
Пиши, писатель, буквы,
Из букв составь слова,
Слова управь рядами,
Чтоб стала мысль права.
Чтоб кто-то незнакомый,
Увидев слов ряды,
С улыбкою подвигся
На добрые труды.
Чтоб лаской разродился,
И сердцем подобрел,
И Богу помолился
Он прежде всяких дел.
2001
* * *
П. Белкину и А. Фоменко2
На берегу реки Арно
я не сидел. Не пил вино
в тавернах с запахом муската…
А, может, это и не надо?
В Париже я не побывал,
с моста на Сену не плевал,
гарсон в кафе не подавал
горячий кофе с горьким шоколадом…
А, может, это и не надо?
Мадрид пока меня не знал,
я по-испански не сказал
ни слова правды, или лжи.
И не моя в пыли лежит
окровавл?нная монтера:
не по плечу мне жизнь тореро
и виртуозность эскапады…
А, может, это и не надо?
Нью-Йорк меня не засосал,
Бомбей мне темя не расплавил,
в Пекине след я не оставил,
и Рим мне душу не спасал –
я в Костроме её оставил!
Душа к земле сырой приникла,
объемлет дол и вод простор,
она в прохладе быть привыкла,
ей мил и комариный хор,
и ход червя, и рыб стремленье,
и трепетный оленя гон…
И знает лишь одно горенье –
в лампадке, у святых икон.
11 августа 2001г.
2 В книгу «Корректор жизни» (2002) это стихотворение вошло с посвящением только А. Фоменко, хотя оно писалось ко дню рождения брата Павла, (11 августа 1945 г.), живущего, к тому же, именно в Костроме. Как произошла эта путаница? Помнится, что как-то позвонил мне А.Фоменко со словами «…А мы сидим тут во Флоренции, в кафе прямо на набережной Арно…» Я в те времена еще не побывал ни во Флоренции, ни во Франции, ни в Америке и т.д. Родилось стихотворение как реплика, как ответ на этот телефонный звонок, но обращено оно было не только к А.Фоменко, но и к брату Павлу. Так что по-честному, тут должно быть два посвящения.
* * *
Неясность выбора!
Как ты мучительно-вредна,
Сжигаешь плоть мою и засоряешь мысли…
Зачем свобода воли мне дана?
Как тяжело порой бывает жить с ней!
Но, успокойся же. Всё это слов туман,
Иллюзия, метафора, обман…
Нет выбора, и нет свободы воли,
Как нет её у ветра в поле,
И у ручья, у свиста, что летит,
От воздуха и листьев отражаясь:
И он затихнет, сгинет, замолчит
С природой мироздания сражаясь.
Утихнет в нежной, бархатной траве,
А, может быть, и в яме выгребной.
И нет печали о его судьбе –
Короткой, звонкой, озорной…
А мы, как Вечные Жиды,
Всё суетимся, всё-то выбираем,
Покуда нас круговорот воды
Не принесет ко входу Рая.
2001
* * *
Я знаю волшебное слово,
Оно превращает пространство
В лагуну, и солнце над нею,
В прозрачное море и бриз…
В исс?шенной, пахнущей роще
Цикады цикадят так громко,
Что нежный прибой не услышишь,
И листьев исчезнут слова.
Инжир упадет, созревая, к ногам,
И могучие пальмы, сокроют от солнца,
Коль хочешь в прохладе побыть.
И яхта бесшумно помчится
Куда-то в открытое море…
И сердце растает от счастья,
Глаза поглотят совершенство,
А тело сомлеет в любви…
Цветы; ароматы; и кошки
Гуляют по ровным дорожкам,
И легкий волнующий бриз
Несет в себе звук:
Мар – ма – рис.
2001
* * *
Ему свистела иволга, а мне – сигнализация!
Он думал, это здорово – индустриализация?
То, ему, не ветер, вишь ли, ветку, что ли, клонит,
А мне и ветки скоро не видать,
У него, сердечко, блин,
всего лишь только стонет,
А у меня инфаркт, разэдак твою мать!
Белая, берёза, гришь, под твоим окном?
А помойку с гаражами не видал давно?
2001
* * *
Не растут цветы на грядке,
Дуба лист не шелестит,
Мышь не заползет украдкой,
Соловей не засвистит.
Звон не выдаст колокольчик,
Бык поутру не мычит,
Разве это «вита дольче»?
А? Брательник, не молчи!
2001
SUMMERTIME – 2
Summertime, and the livin' is easy
Fish are jumpin' and the cotton is high
Your daddy's rich,
and your mamma's good lookin'
So hush little baby, don't you cry…3
Над черепичной шалью Кишинёва
Акация безудержно цветет…
Ах, как нам в детстве было клёво:
На кухне тихо радио поет,
И мама что-то вкусное готовит,
И тётя Ляля к нам вот-вот зайдет,
А папа на работе, братья – в школе,
И Город всех нас бережно несет…
Крест-накрест улицы наброшены
На долгий склон высокого холма,
На магале дворы ухожены,
А в старом городе – трава…
Под двухсотлетнею шелковицей
Орёл, терзающий змею,
И «мизер» никогда не ловится,
И «Вин де масэ» где угодно продают.
Котовский с шашкой на коне,
Стефан Великий с царскою короной,
И Ленин в европейском пиджаке,
Вновь в ссылку на задворки удаленный,
И Белый Дом, и Арка, и Собор,
И церковь Константина и Елены,
И котельцовый в трещинах забор,
И образ Пушкина нетленный,
Каштаны, туи, и буркутная вода,
Долина Роз, скрипач и «Переница»,
Вернут опять меня и вас туда,
Где юность наша вечно длится.
2002
3 «Summertime» – знаменитый джазовый стандарт Хейуорда-Гершвина. Перевод первых строчек: Летняя пора и жизнь легка, рыбки прыгают, и лён высок (вариант: а занавес ещё высоко), папа богат, а мама молода, так что, тише, малыш, не плачь…
НОВОГОДНЕЕ
Лена, Леночка, Елена –
Так нежна, как моря пена,
Так светла, как луч зарницы!
Упоительней водицы,
Что струится из криницы,
Не смогу тобой напиться –
Моя жажда будет длиться
Много лет и много дней.
Ты – звезда судьбы моей,
Ты ярка, как Солнце летом –
Я люблю тебя за это!
Впрочем, вовсе не «за это» –
Просто так тебя люблю,
И об этом говорю.
2001
* * *
Вот и всё – я спрятался в урочище Тедёт4,
И никто, друзья, меня
больше не найдёт,
За Катунь-реку, высоко в горах путь туда ведёт,
Старый черный сруб, да могучий дуб
беглеца там ждёт.
Разузнал я путь, я дойти смогу, я еще силён,
Не опал ещё, – только опалён – мой могучий клён,
Ещё ярок взор, да и голос мой силой напоён,
Я ещё горю, я ещё пою, жизнью опьянён.
Будет падать лист, будет снег идти, будет лес гудеть,
Будут волки выть, будет рыба плыть,
будет спать медведь,
Будет печка греть, будут птицы петь и марал реветь,
Ну, а я, хитрец, ото всех беглец, буду сны смотреть.
Я увижу свет, я увижу тьму, я увижу мать,
Я построю дом, напишу стихи, тебя буду ждать,
Посажу цветы, накошу травы, буду мягко стлать,
В вечных снах своих от забот моих
к вам вернусь опять…
2002
* * *
Устал, устал я от свободы,
Побег замыслил… Оказалось,
Бежать возможно от неволи,
А от свободы бег напрасен.
2002
* * *
Наливай, старый друг, наливай,
Пусть уходит последний трамвай,
С ним уйдет наша зрелость и старость,
Ну а молодость с нами осталась.
2002
* * *
Лишь вчера мне показалось,
Что печали улетели.
Это всё – твоя улыбка.
Да. Всего такая малость.
А сегодня ты сказала…
Я не помню, что сказала,
Просто не было улыбки…
Не было – такая жалость!
Стало сумрачно и грустно,
Вновь печали возвратились,
В сердце снова поселились.
Здесь они – и в сердце пусто…
А всей жизни нам досталось
Неизвестно сколько дней,
Или лет – такая малость,
Сколько б не было их в ней.
Будь, пожалуйста, добра,
Ласкова, великодушна,
На улыбки будь щедра,
И, конечно же, послушна.
2002
* * *
Зачем ты, Джон, на этой Йоке Оне5
Женился, будь она неладана?
Ну, позабавился б, и ладно…
Не с ней ли привалило столько бед?
Что, кроме «Пластик Оно Бэнд»
От ней останется народу?
Чем приукрасила природу
Лахудра старая?
Ответить ты, старик, не в силе,
Поскольку сам лежишь в могиле,
А эта старая японская карга
Еще коптит лазурь небес,
Где твоя буйная душа
Витала и во время оно…
Ты, лучше брат, оттуда слез бы
И спел «Because» и «Come together».
Чтоб снова стала жизнь легка
И голубые облака
нас унесли
на небеса в алмазах…
«Come together, right now, over me…»
2002
4 Урочище Тедёт находится на Алтае, в Усть-Коксинском районе.
5 Стихотворение навеяно распространенным негативным отношением битломанов к жене Джона Леннона – художнице Йоко Оно и является, скорее, пародией на подобный взгляд, нежели моей позицией. Думаю, что подобное отношение можно манифестировать лишь в шутку, всерьез так резко относиться к женщине, которую любил Джон Леннон, не следует.
* * *
Жара, расплавился асфальт.
Расплавились и потекли мозги,
Воды не помогают брызги,
И Башмета волшебный альт
Не принесет отдохновения!
Хотя б немного дуновенья
Того продукта полного заразы,
Что воздухом когда-то называли.
Теперь так назовешь сие едва ли:
Смесь газов, пыли, копоти, миазмов,
Проклятий, ядов и молекул разных –
Вот чем теперь дышать мы стали!
Но всё равно – хотя б и эта грязь
Была бы чуточку прохладней,
Иль двигалась чуть-чуть быстрей,
Я б выдержал ещё пять дней.
2002
* * *
Раньше были времена такие,
Что все болезни сами проходили:
Ну, мама даст чайку с малиной,
Ну, бабушка попарит ножки,
Гулять не пустят – и с ангиной
Покончено одной медовой ложкой!
2002
ЭПИТАФИЯ ЗУБУ
Зуб, бедняга, ты трудился
Пять десятков долгих лет.
Завтрак, ужин и обед,
Ежедневно растирая,
Отдыха почти не зная,
Ты, наверно, износился…
Впрочем, может быть, и нет?
Ты ведь не болел, трудяга,
Тебя не тронул ни пульпит,
Ни кариес, ни гингивит,
Не знал ты, верный друг,
Сверлёжки и ковыряния иглой,
И вот ты вырван – Боже мой!
Скажите, Боги, в чем причина,
Что своей дерзкою рукой
Врачиха – злобная скотина –
Его отторгла от десны
И звонко бросила в поддон
Где век свой и закончил он?
Что грыз ты в жизни, молодец?
И козинаки, и орешки?
И ногти, и карандаши?
И мундштуки? Ферзи и пешки?
И карамельки? Иль душил
«Грильяж» и твердый леденец?
Что там, во тьме моей хлебалки
Ты видел, слышал, ощущал?
И от чего ты, ёлки-палки,
Так безнадёжно пострадал?
Приговор жесток и страшен,
По спине идет мороз…
Будь инглишмен ты, будь ты рашн,
Диагноз твой – парадонтоз!
Враг таинственный, смертельный,
От него не убежишь,
Не спасет ни крест нательный,
Ни чертяке с маслом шиш.
Не поможет медицина,
Не поможет вся страна,
Только злобная скотина –
Раз! – И вырвет другана!
Ты прости меня, дружочек,
Ты прости меня, зубок,
Но оставшийся кусочек
Жизни, что послал нам Бог,
Я прошамкаю с присвистом
Одиноким эгоистом…
Вот каков, увы, итог.
2002
* * *
Этот мир, что мы потеряли,
Будет добрым и справедливым,
В нём будет светло и радостно,
Будет ласково и счастливо.
Мы утратили образ Рая –
Как же мы теперь сможем жить?
Как же жить, совершенно не зная,
В каком мире хотели бы быть?
Мир был создан для нашей радости,
В нём не было места злобе,
В нём не было места зависти,
И подлости не могло быть.
Грех – всего лишь ума порожденье.
У бесплотной души нет греха.
Все мы счастливы
от рожденья,
У любви и в любви – нет греха!
2002
* * *
Л.Барановой-Гонченко
Помоги мне, женщина мудрая,
Помоги мне, женщина сильная,
Власть твоя – власть подспудная,
Мудрость тайная, сила скрытая.
Взглядом душу мою очисти,
Словом совесть обеспокой,
Тяготы дай улыбкою вынести,
И успокой рукой.
2002
* * *
Будет время, отец,
мы пребудем в Пространстве…
Я тебе расскажу
языком пустоты,
что наш мир не престал
быть счастливо-прекрасным,
не престал быть таким,
каким знал его ты.
Были счастья мгновенья,
были горя года,
грязь, и тлен запустенья,
слов пустых суета,
были дали прекрасны,
был безверия век,
Но трудом и делами
славен был человек!
Было крепкое тело,
был характер силен…
Прежде срока сгорело
в битвах сердце твое.
Но живут еще люди,
чья природная прыть
не дает, бедолагам,
на Земле мирно жить.
Всё хотят изменений…
Всё, что есть – захватить,
всех, кто был – опаскудить,
всех, кто есть – осудить.
Но отец меня спросит,
Источая молчанье:
«Кто же в Вечность приносит
суету и страданье?
Тело – это мгновенье,
жизнь его коротка…
Непрерывно движенье,
бесконечна душа».
И я смехом молчанья
изойду, растворюсь,
В океане сиянья
пустоты разольюсь.
И растут те березы,
что он нежно любил,
и не вытекли слезы,
те, что я не пролил.
И текут еще речки,
и восходит заря,
еще топятся печки,
хлеб рождает земля.
Еще бегают ножки
по траве и пыли,
и мяукают кошки,
и рычат кобели.
Поменялись портреты,
поменялись слова,
народились поэты,
сеном стала трава…
Но счастливо-прекрасной
вечно будет Земля,
неизбывной и властной
будет воля Твоя!
2002
* * *
Пела старушка в центре столицы:
– «Летят перелетные птицы…».
И голос летел над толпой:
– «В осенней дали голубой…».
На сердце её неизбывная рана,
– «Летят они в жаркие страны…».
(...Собрать бы на хлеб, да скорее домой...)
– «А я остаюся с тобой».
(...Так стыдно просить пред толпою...)
– «А я остаюся с тобою»,
(...Одна, на всем свете одна...)
– «Родная навеки страна»,
(...А холод-то, холод мертвецкий...)
– «Не нужен мне берег турецкий»,
(...Лишь смерть ко мне будет нежна...)
– «И Африка мне не нужна».
2002
РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК
«Слети к нам тихий вечер…»
Певала матушка моя,
И не забыть мне песню,
Покуда в этом мире я.
Я прожил жизнь без веры в Бога,
Без веры в ад и рай,
И куда приведёт-заведёт дорога, -
Попробуй-ка, отгадай…
Ум говорит – зачем все это?!
Все это навь и слов суета!
А совесть всё ноет и ноет где-то,
Там, где души маета…
Так хочется услышать,
Про мирные поля,
И спеть простую песню,
Как матушка моя.
2002
МАНИФЕСТ ДЗЕН
Не имей никаких желаний,
Не желай не иметь желаний,
Не страшись никаких страданий, –
Просто наблюдай…
Боль пришла – посмотри, откуда,
Боль ушла – посмотри, куда,
И не жди в этой жизни чуда, –
Просто наблюдай…
Веришь в Бога, тогда Он рядом,
Разуверился, – не рыдай…
Не ищи Его жадным взглядом, –
Просто наблюдай…
Растворись в океане смыслов,
Не пытаясь понять слова,
Пусть плывут-проплывают мысли, –
Просто наблюдай…
И не думай о том, что будет,
Не печалься о том, что есть,
Улыбайся – и путь не труден,
Наблюдай – вот благая весть.
Миг настанет и вспышкой яркой,
Ты уйдешь в глубину и ввысь,
И ни холодно будет, ни жарко –
Будет небыль. Останется мысль.
2002
2003–2010
Надо признать, что эта «семилетка» оказалась самой спокойной и благополучной в моей жизни. Написаны и изданы две книги: авантюрно-приключенческая антиутопия «Беглец-шоу» и научно-популярная книга «Что делать с деньгами». Кроме книг написано много статей на общественно-политические и экономические темы. И работа, и творчество, и семья доставляли мне неизменное удовлетворение. Читая, однако, стихотворения, написанные в этот период, задумываешься о связи между разными ипостасями нашего «Я», о невидимой работе подсознания, о природе этого сложного и манящего состояния – счастья.
* * *
Слово неверное, слово колючее
Вырвалось вновь невзначай…
Выберу, милая, самое лучшее –
Только уж ты не серчай!
Словом и лечим, словом и мучаем,
Словом клянем и зовем
Может, некстати, а, чаще, по случаю,
Песню словами поем.
Но между слов есть мгновение краткое,
Имя ему – тишина.
Может, оно и есть самое сладкое,
Тайна ему отдана?
Золотом люди прозвали молчание,
Истины нету в словах,
Невыразимы любовь и страдание,
Слово – эмоции прах.
Море – не берег его окаймляющий,
Бездна – не пустота.
В мире безбрежном, спокойно-сияющем,
Истинна лишь немота.
2003
СЛИЯНИЕ
Веселись!
Утро не наступит!
Отдыхай!
Солнце не погаснет!
Не живи!
Новый день входит!
Радуйся!
Темнота так прекрасна!
Замолчи
Веселей, звонче!
Загляни
В глубину бездны!
Тишина –
Песнь звучит молча!
Прыгай вниз –
Смерть даёт жизнь!
Растворись
В глубине сердца!
Отпусти
Мысли все в небо.
Падай вглубь –
Умирай смело!
Темнота так светла –
Правда!
Тишина запоёт
Хором!
Обездвижется
Мировой танец!
Бесконечен
Мир одной точке!
Всё идет туда,
Куда надо.
2003
* * *
Спите, детки, легким сном,
Баюшки-баю.
Смех и радость будут в нём,
Баюшки-баю.
Если только захотите,
Баюшки-баю,
Вы без крыльев полетите,
Баюшки-баю.
Полетите над домами,
Баюшки-баю,
А куда – решите сами,
Баюшки-баю.
А я буду где-то рядом,
Баюшки-баю,
Охранять вас добрым взглядом,
Баюшки-баю.
Будет небо голубое,
Баюшки-баю,
Будет солнце золотое,
Баюшки-баю.
Слёзы будет сладкими,
Баюшки-баю,
А ладошки гладкими,
Баюшки-баю.
А когда устанут глазки,
Баюшки-баю,
Стану сказывать я сказки,
Баюшки-баю.
А когда устанут ушки,
Баюшки-баю,
Тихо-тихо нам игрушки,
Песенку споют.
А когда устанут ножки,
Баюшки-баю,
Спать отправятся дорожки,
Баюшки-баю.
А когда устанут ручки (руки),
Баюшки-баю,
Отдыхать ложатся внучки (внуки),
Баюшки-баю.
За окном уснули ветки,
Баюшки-баю,
Засыпайте, мои детки,
Баюшки-баю.
А когда устанет деда,
Баюшки-баю,
Спать он будет до рассвета,
Баюшки-баю.
2003
* * *
Я тебя так и не встретил,
Ты меня так и не знала,
Мир был и ласков и светел,
Не было только начала.
Не было первой встречи,
Не было робкой попытки,
Руки не клали на плечи,
Не было ревности пытки.
Не было сладких объятий,
Не было слёз и прощаний,
Не было клятв и проклятий,
Не было и обещаний.
Цвели и фиалки и розы,
Звенели ручьи и цикады,
Мелькали, как бабочки, грёзы,
И все, как один, были рады –
И ночи, и дню, и туману,
Снегам, и словам, и молчанью,
Деньгам и пустому карману,
Несбывшемуся обещанью.
Но что ж вы завяли, фиалки?
И что ж я пою так тоскливо?
И каркают черные галки,
И каркают так некрасиво.
Была молодою дубрава,
А стала на жизнь старее,
Была свиристелей орава,
Но галки сильней и смелее.
А я тебя так и не встретил
А ты меня так и не знала,
И где ж я тебя не заметил?
И что же ты мне не сказала?
2003
РЕЦЕПТ
Брату Александру
Медленно стронулись. Скоро пошли.
Бегом побежали, мельком замелькали
Стволы и вершины, дома и машины –
Мой поезд понёсся куда-то на юг.
На юге есть море, песок и черешня,
Растет кукуруза, табак и арбуз,
И жизнь там легка, и время неспешно,
И лёгок любой вам ниспосланный груз.
Тепло – так тепло! Даже, может быть, жарко.
Светло – хоть зажмурься от солнечных брызг.
Темно, если ночь вас окутала в парке,
Пьяно – если пьян, но, конечно, не вдрызг.
Говоришь, проводник,
что не хватит нам угля? –
Мы едем на юг! Скоро станет теплей!
И волосы станут черны, кожа смуглой,
Живот станет площе, а ноги стройней.
Мы станем моложе, красивей, смелее,
И сердце надёжней забьется, и в такт.
От этого счастья мы нежно сомлеем,
И сладостна будет нам уст немота.
Увидим мы степь, а за нею и море,
И дуб, и русалку, и цепь, и кота…
И нету ни слёз, ни обиды, ни горя.
Рецепт этот, братец, на ус намотай!
2003
РАЗДВОЕНИЕ
Я на родине о Родине тоскую,
Водку закусив – орехом.
Молчу – криком,
плачу – смехом,
Как немой глухарь токую!
Я себе придумал звуки,
Кто же их услышит?!
Я в себе взлелеял муки:
Душа душу душит!
Двоедушный,
Двоеродный,
Двойственный,
Двуличный,
Не безродный,
Не бездушный,
Попросту – отличный!
(…мудозвон приличный!)
2003
* * *
Я умру от обиды,
От не сказанных слов,
От не пролитых слёз,
Что я сердцу принёс.
2003
* * *
Ярославу Иванченко
Пьёшь ли по утрам какао
Или крепкий любишь чай –
Не забудь, брат, про Макао
И про городок Джухай.
Вспомни улицы Гонконга,
Парк «Викторию», залив,
Катера, удары гонга,
И вечерний сил прилив.
Окулиста и таксиста,
Помощь скорую, кураж,
Вспомни также массажиста,
«Боди»-, «фут»– и «тай»-массаж.
Дождик капал небольшой,
Мы с тобою водку пили,
Под Великою Стеной
Песни русские вопили.
Гонконг, Макао и Бангкок,
Пекин, Бомбеи и Дубай
Не позабудешь ты, дружок –
Но и Москвы не забывай.
Бизнесменом быть неплохо.
Хорошо богатым быть.
Плохо быть: больным и лохом,
«сожалеть», «не знать» и ныть.
Всё хорошее – тебе.
Всё плохое – прочь прогоним.
Радости оставь себе,
А преграды – вместе сломим!
Пьёшь ли по утрам какао
Или крепкий любишь чай –
Не забудь, брат, про Макао
И про городок Джухай.
2005
* * *
Не хочу я читать о плохом,
Я хочу почитать о хорошем.
Не хочу я писать о плохом,
Я хочу написать о хорошем.
Напиши мне, поэт, о любви,
О веселье и смехе, о грусти...
Душу рвать над страной не зови,
Лучше душу возьмем и отпустим!
Отпусти её н? берег моря,
Отпусти на вершину горы...
На вершине у моря нет горя,
Только солнца и ветра дары.
Не зови меня драться и биться,
Не зови драчунов разнимать.
Дай хоть на ночь однажды забыться,
И увидеть живой свою мать.
Напиши, как идут рыбаки
С тихим неводом по мелководью...
О плохом ты писать не моги –
Не плохого у нас и в заводе.
Не хочу я читать о плохом,
Я хочу почитать о хорошем.
Не хочу я писать о плохом,
Я хочу написать о хорошем.
2004
* * *
Сарабанда, саламандра, контрабас,
Ананас, Торквато Тассо, жёлтый глаз,
Пенис, тихое журчанье, шумный унитаз,
Двери скрип – одно и то же каждый раз.
2004
* * *
У волн не бывает берега
Есть берег только у земли.
Где ты, Русская Америка?
Оксюморон6?
2004
6 Оксюморон – от древнегреческого ὀξύμωρον – «острая глупость». Литературоведческий термин, обозначающий сочетание слов с противоположным значением (то есть сочетание несочетаемого). Например, «живой труп», «горячий снег», «холодный огонь», «красноречивое молчание» и т.д.
* * *
Взлететь над березой и захохотать,
Парить над лугами и тихо смеяться
Припасть к косогору и зарыдать
В земле бесконечной навеки остаться
2004
* * *
Наступило двадцать третье февраля...
– Дед, скажи, ты воевал не зря?
Не напрасно по Европе прошагал,
От фашистов всех освобождал?
Заново отстроил Днепрогэс,
В космос на какой-то хрен полез?
Целину зачем-то распахал,
Бомбами весь мир перепугал...
Думал, у тебя есть в жизни цель, –
А в итоге, сел ты, дед, на мель.
Сыновья твои угробили страну,
Внукам дали новую войну...
А теперь тебя лишили льгот.
Может, ты и вправду идиот?
Капиталов нету у тебя...
Я ведь это говорю любя...
Что, дед, – нечего тебе сказать,
Кроме «так, твою, подонок, мать»?!
Но тебе хоть есть что вспоминать,
Ну а мне что, деда, ... сосать?
2005
* * *
Уходи мой недруг, уезжай,
Уезжай в тебе обетованный рай,
Счастлив будь, себя не забывай...
Без тебя опомниться мне дай.
Дай мне в небо синее взглянуть,
Дай мне папу с мамой помянуть,
Дай мне песню грустную запеть,
Дай мне денег больше не иметь,
Дай мне твою рожу позабыть,
Дай мне мою Родину любить...
2005
* * *
Стихи писать простой дурак не сможет,
Тут нужен полный идиот,
Которого, к тому ж, гордыня гложет.
Скажу вам прямо: только тот
напишет настоящие стихи,
кто простодушно может восхищаться,
или рыдать бессмысленно,
не ведая причин ни радости, ни скорби.
А тот, кто может строить умозаключенья
тому неведомо ни сердца восхищенье,
ни радость без причины, ни паренье
Души в заоблачных мирах.
Тот знает: все мы обратимся в прах –
К чему тут ахи, охи, вздохи –
Мы мудрецы, а не поэты-лохи.
2005
* * *
Коль захотел ты написать сонет – пиши.
О смысле, право, не тужи. Здесь форма
Правит бал. А мысль грустит в тиши…
В поэзии, вообще-то, это норма.
Но если мысль откуда-то взялась,
Не втискивай ее в шаблон старинный,
Допустим, она прозой излилась,
Так пусть журчит. Не слишком длинно.
Давно нет новостей в умах людских,
А в чувствах нету их подавно.
И хорошо: без них, ей Богу, славно!
Вдыхай – и выдыхай. Сиди, лежи, иль стой,
Не думай ни о чём, попей, поешь и спой.
А если холодно ногам – надень носки!7
2005
СЕНТЯБРЬСКИЙ СОНЕТ
В чём смысл жизни? В бытии, не боле.
Нет в жизни цели, в ней и смысла нет.
Живём мы по своей, а не по Божьей воле,
Зачем и для кого я вновь пишу сонет?
Свободны мы всецело, без остатка.
За гробом только тьма и жизни прах.
Бесспорна только смерть. И жить так сладко,
Когда отринешь перед смертью страх.
Не бойся: смерть тебя не подведет!
Она – конец без продолжений,
Там нас никто и никуда не поведёт,
Там нету никого и никаких движений.
Никто не станет нас судить и осуждать,
Лишь наши атомы рассеются опять.
2005
* * *
Море синее, Сурожское, я люблю тебя,
Унеси волною светлою
К северу меня.
Там стоит гора высокая, до небес гора
Под горою дуб раскидистый,
Мне туда пора.
Мне пора к снегам и ельникам, мне давно пора,
Печь топить, дрова рубить,
Наживать добра.
Там сверчок сверчит тихонечко –
не цикад трезвон,
Нежно в небо душу выплеснет
Колокольный звон.
Море синее, зелёное, пожалей меня,
Унеси, пока живой ещё,
К северу меня.
2006
* * *
Ау, ау, Аутка,
Где твой жилец?
Скажи, что это шутка,
Что это не конец,
Что он пройдет, сутулясь,
По дому, выйдет в сад,
Прищурится, не хмурясь,
Как много лет назад...
2006
7 Вариант последней строчки: ...о дальних тёплых берегах морских. (Кому как нравится – пусть будет выбор.)
* * *
Мы уходили на нудистский пляж
Где были как Адам и Ева
Уже вкусившие со древа
Познания тайну бытия
Мы знали грех и знали счастье
Мы знали трепет юных тел
Когда застенчивые пальцы
ласкали кто что захотел.
Вся жизнь вместилась в эти дни
Её начало, сердцевина и конец
Куда, мой маленький беглец,
Ты убежал, следов не оставляя?..
2006
* * *
1
Я написал стихи. Они прекрасны.
И сыном собственным горжусь.
И вырытом колодцем. И домишком,
Что я построил для семьи своей.
Господь! Прими мою осанну!
Дела твои премудры!
Я раб твой благодарный
Исполню твой закон.
2
Я написал стихи. Они ужасны.
Мой сын проклятьем стал для многих.
Колодец мой исполнен мерзкой жижей
А в доме поселились воры.
Господь! Прими моё участье
В твоей безрадостной судьбе:
Как ты, наверное, страдаешь,
Внимая сотворённое тобою!
2006
* * *
Я встретил Бога утром ранним,
Спеша по утренним делам.
Он что-то мне хотел промолвить.
Но я так торопился…
Потом он мне попался днём.
Среди забот дневных
я не успел спросить о чем-то важном,
а он уже ушел!
Вот вечер наступил…
И я без дел, но в беспокойстве:
Где он?
Всё нет и нет его…
…А вот и ночь настигла.
2006
* * *
Шум ночного города стихает,
Но не замолкает до утра.
И никто во всей Вселенной не узнает,
Как же боль моя была остра.
Я опять непонятым остался,
Я опять обижен кем-то был.
Я хорошим быть для всех старался,
А что это невозможно – я забыл.
Я забыл, что никому не нужен
Со своей сердечной добротой.
Каждый бесконечно перегружен
Думами, желаниями, тоской.
Доброта моя – как груз-довесок
Непосильный суетной душе.
Не пишу я больше юморесок…
Хоть шерше ля фам, хоть не шерше.
Не пою весёлых песен боле,
Грустных песен тоже не пою.
Не кричу я от сердечной боли…
Я себя и молча отпою!
2007
* * *
Вот и зябкими бывают вечера,
и всё чаще ты бываешь сердцем пуст,
это, несомненно, братец, август,
А не май, который был вчера.
Май, который был ещё вчера,
Полыхал и жаром и цветами,
Смех и радость чуяли хребтами,
Лошадей хлестали кучера!
Лошадей хлестали кучера,
Побыстрей хотелось унестись,
От «сегодня и сейчас» спастись,
Как же эта молодость щедра!
Как же это молодость щедра,
Вдоволь жизни, времени, любви,
Хочешь счастья – вот оно, лови!
Жизнь была ко мне всегда добра.
Жизнь во всём была ко мне добра,
И она пока ещё со мной,
Не пришел ещё ночной конвой,
Не надулись против ветра кливера.
Мчат меня по ветру кливера,
И манит еще далекий порт
Не конвой меня там встретит, а эскорт,
там теплы и ясны вечера.
Там теплы и ясны вечера,
Где со мной сидит моя семья,
Где со мной поют мои друзья,
Где «сегодня» точно как «вчера».
2007
* * *
Ты и верна и преданна. Красива.
Заботлива, умна и молчалива.
Твоя улыбка ярче света дня,
Глаза твои сияют для меня.
Тебе я рад и днем и ночью темной,
Ты больше, чем весь мир огромный.
Тебя вдыхаю в дуновении ветра!
Богиня плодородия Деметра
Мертва в сравнении с тобой!
Но как случилось, что, тобою полон,
Другую вижу я? Секрет открой,
О, многоликая! И поцелуй твой солон!
Ты в облике другой явилась,
И по щеке моей слеза скатилась…
2007
* * *
Не бойся текста своего –
Доверься тайне ощущенья.
Лишь у него у одного
Есть мысль, слово и горенье.
Лишь сердце знает смысл и путь,
к чему идти, к чему не надо.
Лишь сердце знает мысли суть,
Оно подскажет то, что надо.
2009
* * *
О, если б наша внешность не менялась,
И годы нас не старили ничуть,
Густою шевелюра оставалась,
Живот был плоским и широкой грудь,
А зубы сохранялись, как в шестнадцать,
Варил желудок, как армейский котелок,
Глаза б глядели, как в семнадцать,
а верный друг всё мог, и мог, и мог...
2009
* * *
Спросила меня во храме
Богомольная старая женщина:
– Сынок, кто святой у тебя,
кто ангел-хранитель твой?
И ответил я доброй женщине:
«У меня их, матушка, множество, –
Миллионов десяток, не менее».
«Это кто же такие, Господи?» –
Рот рукою прикрыв, смутилася.
«Это воины, русские воины,
что на фронте за нас жизни отдали.
Все они для меня – святители,
Все они для меня – хранители.
И покуда я жив: дома, в поле, во храме ли,
К ним молитву свою обращу душой,
И от них одних благодати жду,
К ним в свой срок земной
на тот свет уйду.
2009
СОНЕТЫ НА КАЖДЫЙ ДЕНЬ
I
Сонет написан в понедельник.
День, как вы знаете, тяжелый.
Не заходи с веревкой в ельник –
удавишься. Будь лучше голым
в районной бане, возле шайки,
в пару, в березовом миазме,
пивка возьми, послушай байки
людей бывалых. Поживи в маразме
бытия как в нежно-сладостной нирване.
Из лепестков цветочных ванне
живи – как пузырьки в стакане!
Дай понедельнику свершиться,
дай понедельнику забыться,
во Вторник в полночь превратиться.
II
Вторник навалится грузом забот,
суетных помыслов, глупых сомнений...
Будешь юродствовать, как идиот,
станешь страдать от того, что не гений.
И даже солнце во вторник не встанет
утром веселым, а вяло, как выползень,
к полдню появится, стухнет и канет
в сумрак, чей влажный и зыбкий слизень
всё в себя втянет, всосет и заглотит...
А сердце как молот тревоги молотит,
а мысли отрывисты и беспросветны,
молитвы бессвязны и безответны...
Но вторник окончится – вот и награда:
среда, как же мы тебе рады!
III
Ах, среда! – Спина прямее, ярче взор,
всё ясней в душе звучит мажор,
Отрекаюсь я от вторника! Позор
малодушью и нытью второго дня.
Только радость в этом мире для меня!
Только счастье в этом мире для тебя,
Согревайся у души моей огня!
Мир прекрасен и прекрасна жизнь,
Посмотри на небо! Восхитись,
но не упади, хоть и кружится голова!
В жизни много чувств, а не одни слова,
что собой затмили всё... – Держись:
ведь слова – всего лишь только звуки,
а у нас с тобой еще есть руки!
IV
Четверга томительные звоны нас влекут
Ожиданием, надеждой... Где-то тут
Дождичек нагрянет не напрасно:
всё свершится! Мойры мне на прясле
выткали судьбу длинною в вечность:
ждет меня сердечность, человечность,
обойдет меня жестокость и увечность,
будут слава, деньги и почет...
Всё мне этот дождик принесет.
Если надо, я готов и подождать,
Хоть до полуночи, но позднее
ничего нет Пятницы важнее!
Пятница – это суббота в детстве:
Дивна и чиста в своем кокетстве.
V
Пятница! Близка моя награда:
день лишь потерпеть – и маскарада
круговерть умчит из суеты
в мир, где только я и ты,
безмятежность, нега и покой,
там, где ты – моя, я – твой,
нет границ ни времени, ни тела,
ни безделья нет, ни дела,
нет ни прошлого, ни послезавтра,
ну а коль наступит завтра,
этим нас никак не напугать:
в этот день мы счастливы опять!
Но об этом дне не торопись мечтать:
День субботний должен лишь настать.
VI
Вот она священная суббота!
Слово непотребное – «работа» –
даже в мыслях допускать грешно.
лучше посмотри в окно,
убедись, что мир еще прекрасен,
небосвод и чист и ясен,
зелен лист, а яхонт красен,
и журчит как музыка вода.
Будь спокоен... И не надо никуда
торопиться: невозможно опоздать,
коли можно вовсе не ходить,
слов ненужных не произносить.
Лучше в мыслях что-то созидать,
иль бродить по берегу пруда...
VII
День седьмой, конец ты, иль начало?
Может нам неделю начинать,
лучше с воскресенья? Пива взять
не много и не мало; но сначала,
точно свои силы рассчитать.
Чтоб начать седмицу (иль окончить)
на своих ногах. Не клянчить
у соседа стольник. Не канючить
у жены рассолу...
Книжку также можно почитать,
Или посидеть с друзьями, пообщаться,
на прощанье песню спеть, обняться.
Самому домой прийти и лечь,
сохранив при том и слух и речь.
А потом, глаза закрыв, мечтать...
2010
* * *
Ах, цыган, цыган беспечный
белозубый, озорной…
Голос страсти бесконечной
с бесконечною тоской.
Ты верни весну и лето,
Возврати безумство вновь,
ты и вправду можешь это –
взбаламутить мою кровь!
Лишить голову рассудка
И привычных тормозов.
Жизни всей – ценней минутка
Когда слышен плоти зов!
Ну, давай, играй, выпытывай
У моей души секреты,
И меня перевоспитывай
Ты умеешь делать это.
Ах цыган, цыган беспечный
Забери меня с собой,
Буду таять в страсти вечной
с бесконечною судьбой.
2010
ТАНГО
Луч луны упал на ваш портрет,
Милый друг давно забытых лет.
«Портрет» – М.Орцеви
Давно уж нет портрета на столе,
Его ни взор, ни луч луны не приласкают,
Никто и в целом свете не узнает,
Что он по-прежнему живёт во мне.
Я на него смотрю, не открывая глаз,
Хотя давно уже не думаю о Вас,
Вы стали образом без плоти и тепла,
Вы – молодость, которая прошла.
Зачем же взгляд чужой живет во мне?
Быть может, это он меня ласкает?
Лишь стоит приглядеться в темноте,
Как снова сердце запоёт и заиграет?
Не нужен мне портрет Ваш на столе,
Он в тайниках души, никем не ожидаем,
Я оживаю в нём, а он живёт во мне,
Мы лаской тайною друг друга наслаждаем.
2010
* * *
Сам себе грустную песню придумаю,
Сам и мотив подберу.
Переберу по крупице всю жизнь мою,
Золотники отберу.
Вот они – крупные, самые яркие:
Детство, большая семья,
С папой гуляю над Волгою в парке я,
А под ногами – Земля.
Юность сверкает и молодость пенится,
Знания, познанье, прогресс…
Ум вечно голоден, руки не ленятся,
Жизнь – как загадочный лес.
Зрелость, заботы, разочарования,
Древа познания плоды...
Капельки золота в море незнания:
Дружба, потомство и ты.
2006