Ассе

Жизнь состоит из того, о чём человек думает весь день.
Ральф Уолдо Эмерсон

Вы, возможно, подумали, что «Ассе»¹ – это посвящение некоему существу или артефакту под названием «Асса». Ошибка, сиречь «ЕГГОГ»,  как  говорили  программисты шестидесятых-семидесятых. Потому что это не посвящение, а жанр. Жанр абсолютно новый, неношеный, только что мною придуманный. Название ему сложено из двух составляющих: «ассоциации» и «эссе». «Ассоциативное  эссе», «эссе из ассоциаций» и т.п. Ну, если вернуться к мысли о посвящении, то оно есть у меня: «Моему брату Александру посвящается».

* * *
Я сидел в кафе² и ждал брата…
Мне предложили столик у окна – что было хорошо. Но зато у входа – что было плохо, поскольку за спиной сновали официанты и входили-выходили посетители.
За окном слева от меня была Большая Бронная и шёл первый в этом году снег одновременно с не первым в этом году дождём.
Столик этот мне предложили потому, что я заказывал «на двоих»: «Могу предложить Вам любой другой, но не гарантирую, что не подсажу кого-нибудь. Вы  не беспокойтесь: как только начнется концерт, всякое хождение прекратится» – сказал старший официант-распорядитель.
Я решил не препираться, хотя в маленьком зальчике был еще один столик на двоих. Правда за ним ещё сидела пара…
Я ждал брата…  Мы довольно неожиданно друг для друга сговорились сегодня вечером встретиться и посидеть в кафе. Музыкальная программа должна начаться в девять, я пришел часам к семи, а брат должен подойти в половине восьмого – он читал сегодня лекцию студентам.
О чем была лекция, я не знал – просто не спросил. Скорее всего, он читал курс истории архитектуры. Но, вполне вероятно, что и любой другой курс из которых состоит подготовка студентов-архитекторов.
Мой брат – архитектор.
Я сел спиной ко входу,  левой рукой облокотился на подоконник, весьма удобно распределив свое возможно ещё и не грузное, но уж точно давно не лёгкое и не гибкое тело.  Я сидел в самом дальнем  ряду от небольшой слегка приподнятой над общим уровне пола, сцены, на которой пока еще никого не было. Точнее, то один, то другой молодой человек поднимались на подиум, что-то там устанавливали: ударную установку, микрофонные стойки, что-то ещё… Было неясно: это музыканты-исполнители, или обслуживающий персонал. Я знал  в лицо лишь одного музыканта, слушать которого я пришел в этот вечер – Алексея Козлова!

Алексей Козлов – архитектор.
Но при этом он всю жизнь играет на саксофоне и других инструментах. Играет джаз. И он не просто один из хороших джазовых музыкантов. Он – у некоторой части публики некоторый символ некоторого времени. Символ времени, стиля, взглядов. Для тех, кто понимает и любит джаз, оказаться рядом с Алексеем Козловым, побывать на его концерте, послушать вживую – огромное событие, способное повлиять на что-нибудь.
А для тех, кто не только понимает и любит джаз, но в нём ещё жива ткань, канва собственной жизни, в которой есть такие пространства памяти эмоциональной и памяти вещественной, как «стиляги» и «битники», как «чуваки» и «чувихи», как «оттепель» и «буги-вуги», как джинсы «самострок» и «фирменные», как «долгоиграющие пластинки» и «безразмерные носки», как «нейлоновые рубашки» и галстуки «барселонки», как магнитофоны «Гинтарас» и «Аидас», те, чьи пальцы помнят, как  устанавливать бобину с лентой, как протаскивать конец через всякие валики и магнитные головки, как зацепить свободный конец ракорда и, подмотав один два оборота пустой кассеты, нажать клавишу «Воспр», чтобы услышать хрипловатые  звуки чьего-то голоса: «One, Two, Three O’clock, Four o’clock, rock, Fife, Six, Seven o’clock, Eight o’clock, rock»³, прорывающиеся сквозь невообразимые шумы неизвестно какой по счету копии с первоначально плохо где-то кем-то записанной музыки, и даже не знать при этом   кто такой Билл Хейли, не понимать ни единого слова из того, что он там то ли поет, то ли выкрикивает, но ощутить при этом такую дрожь и счастье во всем теле, что это не забывается и пять и шесть десятилетий спустя, – для этих людей Алексей Козлов больше чем выдающийся джазмен и символ эпохи, он – машина времени, маг, волшебник, который не просто возвращает вам молодость, как делают обычные колдуны типа Мефистофеля, но дарит вам в одно мгновение всю вашу жизнь: от воспоминаний и ощущений юности, до зрелого счастья и грусти дня сегодняшнего, всё сразу, всё – в одной точке, в одно мгновение!

Я ждал двух архитекторов: своего брата и Алексея Козлова. С одним мы будем говорить и молчать, а другого – слушать.

***
Молоденький, с белыми кудряшками и, как следствие, похожий на барашка официант ласково заглядывая в мои глаза своими ягнячьими гляделками, предложил меню. Я погрузился в его исследование. Из холодных закусок мне сходу приглянулась классическая сырная тарелка. Во-первых, я просто люблю всяческие сыры, во-вторых, я собираюсь пить вино, а вино люблю закусывать сырами…

В этой связи мне вспоминается такой эпизод. Случилось мне совершить увлекательную поездку по Швейцарии вместе со своими коллегами по работе. Один из них – президент и главный владелец компании поехал со своей женой. Это было в первой половине девяностых, когда на свет появились «новые русские» со всеми характерными чертами этого подвида Homo erectus⁴. У них внезапно завелось очень много денег и, вместе с этим, пышно расцвели мещанские потребительские  устремления. Особенно хороши были женские особи: ежедневно покупая что-нибудь новое из мира предметов потребления, они ощущали себя полубогинями, временно живущими среди смертных простых людей, которым неведомы истинные ценности, которым неизвестно «как живут в цивилизованных странах». Поэтому, общались они с «простыми людьми» свысока и непрерывно, практически на подсознательном уровне поучали их премудростям настоящей жизни, которая протекает  «там»: что «носят», что «не носят», что «едят», что «не едят», что «пьют», что «не пьют» и так далее. Изображали они при этом, как им думалось,  абсолютную, искрящуюся доброжелательность: так общаются с умственно неполноценными детьми при посещении лечебницы комиссией Всемирной организации здравоохранения. «Ой, разве вы не были в Париже?»... «Этот Мадрид – просто дыра!»... «На Мальдивах скука смертная» – это из обязательного репертуара. И еще –  возвращаясь из очередного вояжа надо сделать две вещи: проклясть аэропорт Шереметьево-2 и восхититься красотой русской природы, что простирается за окном автомобиля, едущего из Шереметьево до МКАД, мечтательно сказать вслух (единственный слушатель, как правило, персональный, он же семейный водитель, который слушает это раз 15-20 в году): «Как же дома хорошо!». Водители потом делятся своими наблюдениями с другими водителями и задают риторические вопросы типа: «Если им тут так хорошо, что же они всё время ездят?».
Такая вот именно дамочка – жена нашего президента, – более или менее снисходительно терпела моё общество в поездке по Швейцарии, поскольку я был партнёром её супруга, но не упускала случая указать мне своё место: место провинциала, оказавшегося не то что в Швейцарии, но и в Москве-то исключительно по милости её мужа, а, – по большому счету, – её самой, поскольку муж её «тряпка и дурак, которого все только обманывают и обворовывают», о чём она не устаёт повторять вслух, громко, не считаясь с окружающими и не щадя самолюбие мужа, который, как никак – Президент собственной компании.
Ей казалось, что она – во всяком случае, по сравнению с «совками», не видевшими в своей жизни ничего, знает о западной жизни все. Поэтому не было предела её удивлению, когда вечером в гостинице «Арк-ан-Сьель» городишка Гштаадт я попросил официанта к заказанному вину подать доску сыров. Наша «дама из высшего общества» чуть не зашлась от презрительного смеха: «Ну, где ж это, в какой дыре к вину подают сыр!»  Она уже почти два года как знала, что к белому вину – рыба,  красное – к мясу, и слыхом не слыхивала, что в приличном обществе можно вино закусывать сыром. «Вот уж действительно совковые у тебя привычки: ты еще в кармане поищи плавленый сырок «Дружба» – она радовалась моему позору и своему остроумию.

Это было давным-давно и где теперь эта, неплохая, в сущности, женщина, совершившая в своей жизни тот самый опасный переход «из грязи в князи», который так или иначе, но всегда отрицательно отражается на поведении каждого «переходчика», где она нынче я не знаю, давно их всех не видел – а вот вспомнился же эпизод с сырной тарелкой! Значит и это было не напрасно. Тем более, что в моем  рассказе я выгляжу чистым и благородным, всезнающим и добрым, а она – провинциальной «гапкой»⁵ со скверным характером. Я, стало быть, ей тем самым за что-то, сидящее в подсознании, попытался отомстить... И это, видимо, нехорошо с моей стороны.

Я ждал брата и знал, что ему сырная тарелка понравится. У него хороший вкус, да и разве не он купил сто лет тому назад миниатюрное изящное издание «Испанская классическая эпиграмма» и прочитал мне оттуда бессмертное: «Вы любите ли сыр? – спросили раз ханжу. – О, да, – ответил он, – я вкус в нём нахожу».

Он вообще тогда покупал много хороших, ценных, редких книг. Но надо вам сказать,  что сто лет тому назад хороших книг было очень много, гораздо больше, чем сейчас, но, видимо, и спрос на них был огромный. Короче говоря, просто так пойти и купить можно было плохие или не очень нужные, или уже имеющиеся в каждом доме книги. За тем, что хотелось иметь приходилось охотиться, книги не покупали, а «доставали». А мой брат ничего не «доставал», – но, довольно часто, покупал: ему просто везло – он оказывался в книжном магазине в тот единственный час, когда новую хорошую книгу «выбрасывали» в продажу. И он, – обладая знаниями и чутьём, покупал хорошую книгу без переплаты и унижений, которыми всегда наполнена жизнь ловкого «доставалы», «человека умеющего жить» – по меркам прошлого столетия.  

Отвлекусь на минутку: пока концерт Алексея Козлова и его вечнозеленой группы «Арсенал» не начался, откуда-то из динамиков под потолком, или за сценой тихонько звучит фоновая музыка. И вот только что зазвучал старик Сачмо⁶: «What a wonderful world». Удивительная нежность в таком несовершенном, мягко говоря, с вокальной точки зрения, голосе, как у Армстронга: сплошные хрипотки, сипотки и вообще непонятно, чем он пытается петь и пение ли это – но, сколько нежности, радости, свободы и искреннего восхищения миром. Пока я генерировал эти свои «инвективы» он запел про «Blueberry  Hills», а потом «Когда  святые  входят  в  рай»,  а  потом  –  «Let  my  people go»…  

Ах, музыка, музыка…
Я вспомнил как однажды – тоже уже очень давно, случилось мне провести вечер, вернее сказать, вечеринку, в обществе консерваторских музыкантов. Дело было в квартире одного из них, где имелся настоящий кабинетный рояль, на котором хозяин – назовем его Зуб –  играл с таким качеством, что из соседней комнаты можно было подумать, что прослушивают грамзапись, или по телеку что-то такое показывают. Короче, Зуб играл  классно, точно и каждую вещь от начала до конца. Он играл ту музыку, которую одни называют классической, другие – академической, третьи еще как-то… Народ, кстати,  давно запутался в этом – и сами консерваторские спорят на сей счет. Для меня в этом вопросе не всё, возможно, очерчено с абсолютной точностью, но, во всяком случае, более или менее ясно, что есть классика среди так называемой «классической музыки», есть классика джаза, народная классика, песенная классика и так далее. А вот под академической музыкой я бы понимал способ производства и потребления музыки, а не ее качество или «классичность».
Впрочем, могут быть другие мнения – и они есть. Но я не хочу сейчас об этом говорить, потому что ту вечеринку я вспомнил в связи с тем, как я неожиданно прославился в качестве человека с незаурядными музыкальными способностями.
После того как Зуб наигрался, к роялю сел какой-то парень азиатской внешности – может, казах, может, киргиз или еще кто-то из тех, у кого глаза мы называем узкими или раскосыми.  Он был, надо признать, хорош собой, строен, элегантен, с красивой русской речью и приятными манерами. Играть он начал джаз, который я в те поры не очень то хорошо знал, но музыка мне нравилась безотносительно к знанию того, что в ней особенного и отличительного от «других музык». Но потом  консерваторские разговорились и пошли общаться специальными терминами, лишь некоторые из которых я понимал уверенно, но слушать было все равно интересно, тем более, что многие вещи тут же разъяснялись «азиатом» и демонстрировались, так сказать in vivo. В числе прочего на каком-то примере речь зашла о сложных джазовых ритмах и «азиат» предложил всем присутствующим попробовать исполнить следующее: одной рукой прохлопать по бедру четыре раза, а второй – одновременно и ровно за тот же промежуток времени – пять раз. Консерваторские начали пробовать, и ни у кого это не получалось. Я в упражнении не участвовал, поскольку я вообще не музыкант. Но «азиат» наехал на меня и потребовал попытаться – а вдруг? «Никто до поры до времени не знает – джазмен он, или нет» – сказал он. Я мысленно напрягся и каким-то странным образом, начав одновременно,  отбарабанил правой рукой четыре удара, а левой – пять. Так я был произведен в прирожденные джазмены. Но к сегодняшнему дню можно сказать, что  моя джазовая карьера уже практически прошла мимо и поэтому я вот тут сижу, жду брата и Алексея Козлова с «Арсеналом».

***
Итак, мы остановились на сырной тарелке. Она же – сырная доска. Мне больше нравится, когда подают именно на специальной деревянной сырной доске, но в этом заведении подают на простой большой мелкой тарелке – не будем придираться. Сойдет: все-таки, это не ресторан для гурманов, а кафе для меломанов. Поскольку я заказывал сырную тарелку не как главное, основное блюдо, а как закуску к вину, мне так и сделали: сервировали тарелку не большими, граммов по 100 ломтями, а кусочками по 15-25 граммов, сложенными в кучки по сортам. Сортов было предложено пять – и это приемлемый минимум. В центре была сформирована кучка из твердого, терпкого, очень острого сыра, по кругу крестообразно еще четыре кучки – четыре вкуса: свежий,  нежный, выраженный, острый. Названия сортов я вам не скажу… Незачем – я же не кулинарную книгу составляю. Думаю,  читателю стало ясно, что я обжора и гурман. Признаюсь сразу, что я вообще гедонист.
Гурман и гедонист. Если бы я был еще и гобоист, то получилось бы красиво: гурман-гедонист-гобоист. Но я не гобоист. Зато я, пожалуй, гебраист. Гебраист-любитель, но какая разница? Так что остановимся на гурман-гедонист-гебраист…
И хватит обо мне.
А музыка все звучала… I said hello, dolly, ...well, hello, dolly, It's so nice to have you back where you belong…  Но ни брата, ни музыкантов Алексея Козлова пока ещё не было. …I can tell, dolly…

***
…I can tell you, guys… (…Я могу рассказать вам, ребята…)
 
Вот кто-то сомневается в возможности создания машины времени. Чего тут сомневаться – она уже давно существует, работает и относится к общедоступным вещам. Это – музыка.
Она уносит нас куда-то, где времени вообще нет, а весь остальной  материальный мир существует.

…он входит во двор – мой брат – и несёт на плече тоненькие прутики-стволы, с маленькими веточками с одной стороны и корневищами с другой. А за ним, прихрамывая, идет грузный пожилой человек – наш сосед из квартиры, кажется, 35. Или 36?  М-да… Я и фамилию его не помню. Фамилия – это не материальное. А там, где я нахожусь, остались только материальные предметы. Поэтому назову его Борзаковский – этого соседа. В общем-то, это не имеет никакого значения – как его зовут. Может, Батраченко. Или Бунимович…
Мой брат с Борзаковским принесли деревья – пирамидальные тополя, которые мы потом всем двором посадим. И у каждого будет свой, персональный тополь. Или каштан – мы и каштаны сажали. И за ним надо будет следить, поливать его, завидовать тем, у кого деревце выросло повыше, стволик стал потолще… А Бунимович будет за ними всеми ухаживать до конца своих дней, поливая их из шланга. Шланг натягивался на кран, торчавший из-под земли возле дерева, сыгравшего в моей жизни определенную, возможно, трагическую роль. А вокруг крана образовывалась вечная  лужа с зелеными водорослями и тиной…
Сейчас глядя на пеньки  почти метрового диаметра, оставшиеся от этих тополей, которые на одном плече принес мой юный, хрупкий, тоненький брат – можно предположить ошибочное: что время существует.
Но его, все-таки, чаще всего, нет. Есть разные пространства моей памяти. В одних тополя тонкие, в других эти же тополя – толстые. И перемещаюсь я не во времени, а пространствах моей памяти и воображения.
В углу двора – там, где кран и дерево – был общественный туалет в виде котельцового домика с двускатной черепичной крышей, состоящего из двух отдельных камер с двумя отдельными входами. А за туалетом – помойка. И не какая-то там провинциальная помойная яма, а металлические баки, имевшие форму перевернутых  усеченных конусов: узкое дно и более широкое горло, увенчанное откидной крышкой. По утрам за ними приезжала мусорная машина с двумя  мусорщиками,  которые   быстро  опрокидывали мусор в мусоросборник, а шофер,  управляя рычагами,  расположенными  сбоку,  запускал  хай-тековское, как сказали бы теперь, устройство: платформа-поршень начинала двигаться и заталкивала мусор куда-то в бункер. Часть мусора вываливалась на асфальт и мусорщики собирали его лопатами, притороченными к бункеру-кузову по бокам. Потом мусорщики отправлялись в другой двор, к другой помойке…
Все полезное мусорщики откладывали и набивали этим мешки, висевшие по бокам. Полезное – хлеб, например. Иногда целые караваи, чаще – половинки или четвертинки, покрытые легкой плесенью или сильно очерствевшие.
Народ «зажил зажиточно» – многие уже осмеливались хлеб не доедать до конца и выбрасывать остатки. 17 копеек стоил каравай серого арнаутского. Даже на очень маленькую зарплату – рублей 60, например, можно было купить 353 каравая весом по 800 граммов каждый, или более 460 батонов белого хлеба. Сейчас такой батон стоит 11 рублей, стало быть, маленькая зарплата должна составлять немного более пяти тысяч рублей.
Пожалуй, сходится… Странно… Обычно такие сравнения оказываются не в пользу современности.

Не за этот ли недоеденный хлебушек мы расплатились  в шестьдесят третьем, когда белого хлеба не стало вовсе, а вместо серого появились некие кирпичи с добавлением гороха. Они были достаточно вкусны, но очереди за хлебом выстраивались просто неимоверные.
Нехватку хлеба тогда объясняли, в том числе, и большим количеством отходов – много хлеба не съедалось, а выбрасывалось или шло на корм скоту. Ну и неурожай тоже был.
С осени это, кажется, и началось. К весне мы забыли вкус и вид белого хлеба. Соседка Лиза даже как-то раз вынесла показать засохшую  до твердости камня половинку белого батона, который хранился у них в семье. «Для котлет» – объяснила она.
Потом Хруща сняли. Осенью следующего года.

***
Музыка звучит, музыкантов нет, а я изучаю винную карту. «Шабли АОС Ла Шаблизьен», «Шабли Гран Крю АОС», «О-Медок Шато де Ламарк Крю Буржуа»… Ну, нет… Это цены для идиотов. Ага, вот: итальянское Шардонне за 210 рублей бокал. Что же делать – цена тоже совершенно нереальная, но не иссохнуть же мне  теперь!

О, это весьма непростое дело – правильно выбрать вино. Тут надо много знать и многое прочувствовать в этой жизни.
Я заметил, что подавляющее большинство людей этому научить невозможно. Нет у них винного слуха – и всё.
Они заучивают километры сведений о винах, запоминают чушь про «цветочный вкус с оттенками вельвета, привкусом старой кожи и послевкусием гаванской сигары», читают справочник Хью Джонса, тратят время и деньги на постижение тайны искусства винопития – а все без толку.
Как-то в одной хорошей компании я точно так же как заправские сомелье соловьём пел, рассказывая об особенностях и истории производства некого драгоценного и дорогого красного сухого вина. И когда я, наконец, торжественно разлил его в бокалы, один из моих гостей и слушателей, изображающий из себя знатока всего и вся, потому что он а) богат, б) много бывал за границей, – так вот вдруг этот «знаток», вместо того, чтобы осторожно пригубить вино, вдыхая его аромат, говорит, протягивая бокал с вином обратно: «А добавь-ка сюда немного Мартини… Люблю телебенчик!».
Что тут скажешь? Ну,  –  не бред?

Я не понял... Вы, что же,  не знаете, что такое телебенчик? –  Ясно… Человек не нашего круга…

… за квартал до подвала чувствуется его запах… Запах вина, прели, сырости, табачного дыма… Перед входом в подвал торчит кем-то когда-то вкопанный стальной газовый баллон с отполированным задницами бронзовым краном: на баллон присаживаются завсегдатаи, когда в хорошую погоду выходят попить вина на свежем воздухе.  Вот и сейчас там двое: один прислонился кормой к баллону, второй присел на корточки под раскидистой старой акацией, между ними прямо на земле лежит кусок газеты. На газете брынза, лук и серый хлеб. В руках двухсотграммовые граненые стаканы с вином. Они курят, разговаривают, периодически чокаются и попивают вино. Но не может быть, чтобы два таких достойных человека вышли на улицу с всего лишь двумя стаканами! Посмотри внимательнее: что это стоит между корневищами старой акации, в тени, рядом с сидящим на корточках?
Правильно, графин литра на полтора. С вином. Это другое дело…

А в подвале…

Но сначала надо еще спуститься по трем ужасно крутым ступенькам в предбанник, потом повернуть налево, спуститься по четырем таким же крутым ступенькам и ты окажешься в единственно правильной жизненной позиции: перед прилавком, за которым продавец, за которым бочки с винами. Сухое белое – не марочное, простое столовое вино: 11-13 копеек стакан; красное сухое – 14-15 копеек, крепленое – 18, а то и 20 копеек за двухсотграммовый стакан. Марочные в нашем подвале бывают редко. Но если бывают, то цена на них достигает 25 копеек за стакан. Говорили, что в центре города, где бродят приезжие, сдирали и по 45 копеек…

Рассказывали…

...Бывали случаи – рассказчики божились, что это не брехня, а истинная правда, –  с продавцом можно было договориться, и он впускал вас и ваших друзей в подвал на всю ночь за 100 или 200 рублей! И пейте, сколько сможете выпить! Сказка! Тысяча и одна ночь!
Ну, а что тут невозможного? На сто рублей выходит где-то 180 литров сухого белого – как раз бочка. За ночь, положим, нормальный человек выпьет литров пять. Ну, хрен с ним – пусть десять! И что, компания человек в пять-шесть, напившись допьяна не принесет шинкарю хорошую прибыль со ста рублей? Принесет! Если, конечно, не будут забывать закрывать кран в бочке. А если забудут закрыть и все выльется на пол, то не принесет. Так что, риск, все-таки, есть…

Но я хотел объяснить, что такое телеб?нчик. Телебенчик – это смесь сухого и крепленого вин. Наиболее распространенная пропорция: немного больше половины стакана – сухое, остальное – крепленое. Пропорцию каждый подбирает индивидуально. И еще это зависит от того – какие вина в работе. Если, например, это «Алб де масэ» и «Лидия», то я бы поставил одну поллитровку «Лидии» на три фугаса «Алб де масэ». Но я знаю, что очень многие меня за это осудят. Потребуют употребить не более двух фугасов.  Я же буду стоять на своем и готов принять кару с присущим мне мужеством и скромностью.

…You're still glowin'...you're still crowin'...you're still goin' strong…

…В тот раз мой брат с Борисом Ц. взяли по два фугаса «Вин де масэ»⁷ и, прислоняясь спинами к белёной известью стене вросшего по самые окна домика, стоявшего в дальнем углу школьного двора, курили… Была весна, но снег еще не растаял. Бутылки стояли в снегу. Первые уже откупоренные, вторые еще нет.

…и я был приглашен к пиршеству, и бутылку целую мне выдали, и  приложил я горлышко облитое сургучом к верхней части деревянной оконной рамы, покрутил, разрушая сургучную печать, и подошел к кривой липе, и стукнул пару раз дном бутылки о торчащий из-под снега пенек, и пробка подалась вверх, и я её довытащил пальцами, и, встав в позу горниста, технично запустил красную хмельную жидкость прямиком в желудок…
Первым глотком я влил половину восьмисотграммовой бутылки и, вместо закуски, взял протянутый мне чинарик, и  затянулся  жадно  превосходным  табаком   сигареты «Ляна»…

Хорошо быть богатым!
Для этого, однако,  надо иметь, например, один рубль: бутылка «Вин де масэ» –  87 копеек, каравай серого – 13 копеек. Потом бутылку можно сдать и получить 17 копеек обратно. Тогда надо будет раздобыть еще 70 копеек и снова будет 87 – на бутылку!
Перпетуум мобиле!   

…в ходе одной из демонстраций – то ли первомайской, то ли ноябрьской – братик, как это было принято в те времена в нашей школе, засадил из горла обычное «Вин де масэ». И ничего особенного в этом нет – так все делали. Пока колонны демонстрантов от разных предприятий и организаций собирались в одну общую длинную колонну, выходившую, в конце концов, на главную площадь города, где на трибуне под памятником Ленину стояли члены республиканского правительства, пока «демонстранты», вытекая из переулков, часто останавливаясь то там то тут, сбивались, наконец, в стройный людской  поток, проходило немало времени. И вот в эти паузы и стоянки как раз и делались главные дела, ради которых мы охотно и радостно ходили на демонстрации.

Вся мостовая заполнена колоннами, люди поют, танцуют, играют духовые оркестры предприятий, много флагов и транспарантов. Это называлось оформление колонны и каждая организация старалась придумать нечто оригинальное, запоминающееся. Только содержание транспарантов было ограничено. На транспарантах написаны так называемые «Призывы», которые заблаговременно вырабатывались ЦК КПСС и публиковались во всех газетах. Ну, например: «Руки прочь от Вьетнама», «Свободу Африке!», или «Братский привет трудящимся Социалистической Федеративной Республики Югославии, строящим социализм! Да здравствует вечная нерушимая дружба и сотрудничество между советским и югославским народами!» – это на внешнеполитические темы. (Между прочим, второй из приведенных призывов имел непростую судьбу, но об этом как-нибудь в другой раз.)
Вообще призывы подразделялись на определенные категории. Одну я назвал бы «собственно призывы, обращения», другую «восхваляющие утверждения», третью «осуждающие утверждения»…
Например, призывы к действиям: «Граждане СССР! Повышайте политическую активность! Развивайте критику и самокритику – испытанное средство социалистической демократии!» или «Рабочие Англии, Америки, Италии и Японии! Боритесь за свои права!», или «Пионеры и школьники, учащиеся профессионально-технических училищ! Горячо  любите  Советскую Родину!  Упорно овладевайте знаниями, трудовыми навыками!», или «Коммунисты и комсомольцы! Будьте в авангарде всенародной борьбы за выполнение решений XX съезда КПСС, за построение коммунизма в СССР!».  А вот восхваляющее: «Слава женщине-матери! Мир  и счастье детям всей земли!», «Да здравствует марксизм-ленинизм – вечно живое учение!». Из осуждающих призывов тех лет можно вспомнить традиционный «Позор израильским агрессорам!». А вот осуждающий призыв из тридцатых годов: «Гнусный интернационал, интернационал вредителей и интервентов – Второй интернационал Абрамовичей, Громанов, Сухановых и Каутских – помогает Фишам, Пуанкаре и Детердингам готовить военное нападение на Страну Советов!»
Ну, и что тут оказалось не так, скажите мне?

Помимо транспарантов с Призывами, обязательно присутствовали портреты членов Политбюро. Я их, конечно, всех по именам не назову, тем более, если попытаться вспомнить состав первой половины  шестидесятых, но кое-кого озвучу. Кроме Хрущева, а после 1964 года – Брежнева, помнятся имена Косыгина, Подгорного, Пельше, Фурцевой, Полянского, Воронова, Шелепина, Ше-леста, Шверника, Мазурова, Суслова, Кириченко…
А вот  «портреты лиц» уже не все помню.

Но я о другом. Братик, стало быть, празднично, как и все мы оделся на демонстрацию. И в его праздничном комплекте был хит сезона – белая нейлоновая рубашка с твердым воротничком! Мечта и предмет зависти тех, у кого  подобной   сорочки  не  было,  а  таких было большинство.

Вино, булькая из горлышка бутылки в ротовую полость, строго следуя законам физики и, в частности, гидродинамики,  могло не успевать перетекать в пищевод – для этого нужен опыт и мастерство, а это не сразу наживается, – и потечь тоненькими предательскими струйками по щекам наружу. А дальше вино накапало на белоснежный воротник нейлонового чуда. И оставило на нем жуткие фиолетовые пятна, которые не просто портили изделие и внешний вид, но всякому свидетельствовали: он пил вино! Осудить за это могли учителя (общение с которыми можно было и избежать) и родители (общение с которыми было неизбежно).
И вот в прохладе и прелом воздухе подвала, притулившись на деревянном пыльном пороге нашего подземного сарая, братик с моей помощью, которая заключалась в подносе воды, застирывал злосчастное пятно, чтобы не огорчать маму тем, что ее дети могут стать пьяницами  и уже  двинулись по этому пути.

***
Но вернемся в наше время, которое кому-то покажется хуже прежнего, и я с ними соглашусь, а кому-то не хуже прежнего, и я с ними тоже соглашусь. И это не соглашательство, а жизненная мудрость, философское отношения к  имманентным  всякому  обществу  внутренним  противоречиям.

Закуски…
Заказывать пока не буду – подожду брата. И Алексея Козлова. Между прочим, мой брат только последние сорок  с лишним лет не играет на духовых инструментах.  Было время, дул и он в трубу.  «Корнет-а-пистон» называется. Эта штука очень похожа на обычную, хорошо известную трубу, на которой играли Луи Армстронг, Эдди Рознер и профессор Тимофей Докшицер, но ствол у корнета конический,  а не цилиндрический. Хотя клапанов тоже три. Да и техника игры совершенно одинаковая, но у трубы звук благороднее, красивее, богаче обертонами. Наверное, из-за этого мой брат оставил карьеру духовика-корнетиста и переключился на рисование. А вот не переключился бы, так, возможно, дорос до ресторанного лабуха, или, того выше, играл бы в джаз-оркестре «Букурия» под управлением Шико Аранова. И тогда не Моисей Гольдман солировал бы на трубе, а мой братик…

Задушевный голос Рувина Капланского: «Не я один тому виной, что ты сегодня не со мной, что наше счастье стороной мимо прошло ранней весной. Теперь скажи мне, чья вина, что я один и ты одна, что в знак печали седина людям давно видна. Чтобы верными быть, чтоб друг друга любить надо знать, что не трудно любовь потерять, нелегко вернуть опять…»

И тут: соло на саксофоне – Гарри Ширман! А потом – рыдающая партия скрипки Наума Лозника…

Молдаване вообще очень музыкальный народ.

Я об этом когда-то писал, а кроме меня об этом никто не писал. Хороший был, между прочим, оркестр. И песни Шико Аранов писал неплохие. Напомню первые строчки некоторых: «Окий тэй фрумошь, калць ши луминошь…»⁸, «Молдавские ночи, туманы родного Днестра…», «Была весна, когда мы встретились с тобой...».

Но пора, однако,  почитать меню. Итак, закуски:

«Карпаччо из телятины с пармезаном и руколой».

Ну, такую фразу во времена своей юности я мог бы встретить лишь в каком-то переводном романе. И ни одного слова – кроме «телятина» – не понял бы. А теперь вот – пожалуйста! Заказывай и ешь. Но я сразу вежливо, но твердо откажусь: спасибо, не надо. Я не люблю сырое мясо, даже если его назвали в честь венецианского художника. Знаем, плавали…

«Тартар из молодой телятины, каперсов и корнишонов, с салатом из томатов».

Господи, куда я попал?! Нет, я просто обязан рассказать всем правду про этот «тартар»!

…вечером, перед самым сном, когда все трое уже уложены в кроватки с панцирными сетками, но веселье детских организмов еще не угасло, всё ещё  хочется двигаться и смеяться, тогда, чтобы перейти к состоянию той расслабленности и затуманенности мыслей которую только и любит добрый Морфей, папа читал вслух, садясь на стул посреди комнаты: «Мной желанье овладело, мне на ум явилась дума: дать начало песнопенью, повести за словом слово…».

Папа читал «Калевалу», нараспев произнося виртуозно сложные имена и названия:

Эти песни добывали,    
заклинанья сберегали
в опояске – Вяйнямёйнен,
в жарком горне – Илмаринен,
в острой стали – Кавкомьели,
в самостреле – Йовкахайнен,    
за полями дальней Похьи,
в Калевале вересковой.

Их отец мой пел когда-то,
ручку топора строгая,
этим песням мать учила,    
нить льняную выпрядая,
в дни, когда еще ребенком
я у ног её вертелся…
Есть других немало песен…

Да уж… Есть других немало песен. Их отец мой пел когда-то: «Белой акации, гроздья душистые// Вновь аромата полны.// И вновь разливается песнь соловьиная// В тихом сиянии, сиянии луны…».  И не надо путать этот старинный романс с известной песней на слова Матусовского.  Ясный перец, Матусовский не мог не иметь в виду вышеприведенный романс, когда писал: «Целую ночь соловей нам насвистывал,// Город молчал и молчали дома.// Белой акации гроздья душистые // Ночь напролет нас сводили с ума…».
Тоже неплохо. Но, совсем хорошо, когда знаешь и первоисточник. Я вот знаю и мне хорошо. Более того: я не только знаю, что очень хорошую музыку на эти слова Матусовского написал Вениамин Баснер, но знаю также, что его (Баснера) папаша (по имени Ефим) был замечательным портным и сапожником-модельером, которого знал «весь Ярославль». Во всяком случае, моя мама знала и пользовалась его услугами…
А ещё папа читал вслух короткие рассказы Чехова, а также мифы Древней Греции. С тех пор я знаю и хорошо себе представляю Урана и Гею, Титанов и их потомков,  Хаос и Тартар… (Не спешите меня одергивать и напоминать, что я начал рассказывать вам о чем-то другом – про тартар, например. Щас! Имейте терпение! Мы уже почти у цели.)

…изначально существовал лишь вечный, безграничный, темный Хаос. Всё возникло из Хаоса – весь мир и бессмертные боги. Хаос породил Время – Хронос. Следом за Хроносом возникли одновременно, как братья-близнецы, Эрос и Антерос: Эрос – Любовь, Антерос –  Отрицание Любви. Хронос породил стихии –  Огонь, Воздух и Воду и нечто подобное себе – Эреба, как воплощение Мрака. За ним – Никту – темную беззвёздную Ночь, которая, заметим, появилась раньше Дня и Света. А также Непостижимую Бездну – Тартар. Тартар был сама пустота, чёрная дыра. На протяжении всей истории Боги использовали его глубины в качестве наказания поверженным. Никто не мог вырваться из Бездны своими силами. Тартар был самым ужасным местом во Вселенной…

Однажды мне приснилась эта жуткая бесконечная бездна, чёрная, как абсолютно чёрное тело, бездонная, как бесконечность. Я лишь приблизился к её краю и ощутил такой страх, какого никогда более не испытывал. Я завис над бездной,  и она беззвучно, но властно вовлекала меня в себя – и именно эта беззвучная властность сковывала волю. И случился этот сон лет через пятьдесят, после того, как папа читал нам про Хаос и Тартар.
А теперь «тартар» подают к столу во многих ресторанах мира и никакого ужаса. Но – мало кто знает – истоки этого названия в какой-то мере оскорбительны.  Этот оскорбительный маркетинговый ход пришел в голову французам, изобретавшим всё новые и новые кушанья для скучающей богатой публики, ещё в XIX веке.

Кушанье без легенды, без приманки, без названия не продашь. Так и возникли блюда группы «тартар». Отношение к Тартару, разумеется, есть, но…

Еще задолго до французских кулинаров, во времена крестовых походов, получила некое распространение информация о воинственном и жестоком кочевом племени, живущем где-то на востоке. Ужас, который внушали эти племена, называемые «татары», соединился с ужасом Тартара и на свет появилась очередная историческая химера: народ тартар, страна «Великая Тартария» и т.п.

Когда французские повара исчерпали ближние ассоциации для названий своих блюд, кто-то вспомнил о диком кочевом народе тартар и придумал продолжение химеры: «тартарскую кухню». Поскольку народ этой кочевой дикий и жестокий, он все время скачет на конях, всё и вся рубит саблями в мелкие клочья и на ходу жрёт сырое мясо: нет у него времени варить да жарить. Так возник острый соус тартар, основу которого составляют  простейшие ингредиенты, которые, как полагали французские кулинары,  всегда имеются у дикого кочевника под рукой. С ними,  не останавливая коня, надо сделать примерно следующее: разбить в глиняную плошку яйцо, добавить туда зубчик чеснока, немного горчичного порошка, посолить и тщательно растереть до однородной массы. Потом, продолжая отбиваться от врагов, свободной рукой влить в полученную массу оливкового масла, добиваясь нужной густоты. Если во время этого манёвра враг не отрубил вам голову, бросьте в плошку несколько каперсов, корнишонов, добавьте петрушки,  черного молотого перца и сдобрите всё это лимонным соком. Перемешайте, превращая в квазиоднородную, но структурированную массу. В сущности, соус тартар готов. Его хорошо подавать к сырому мясу, мелко изрубленному острой саблей дикаря.
Нет, ещё раз отказываюсь от сырого мяса. Заранее откажусь и от сырой рыбы, буде у них охота предлагать её нам, прикрываясь названиями «суши», «сашими» и подобными. Единственное, на какую сырую рыбу я готов согласиться, окажись я в глухой  сибирской тайге – это рыбная скоблёнка.  И то, если есть к ней водка в достаточном количестве.
В ресторане же я предпочитаю приготовленную еду.

Что там у них еще имеется на закуску?

«Карпаччо из лосося и тунца с зеленью и соево-горчичным соусом».

Они что, издеваются? Опять «карпаччо»? Опять сырое? Ну, знаете ли... Если подружке сеньора Чиприани – автора этого блюда – врачи запретили есть приготовленное мясо, то я тут при чём? У них тут что, готовить не на чем? Ведь только что я внутренне негодовал: не ем ни сырое мясо, ни сырую рыбу! Видимо, в этом кафе повара и официанты ещё не умеют читать моих мыслей. Или отвлекаются на что-то. Тут, кстати сказать, есть на что отвлечься: столики заполняются. В том числе и молодыми женщинами. В том числе и красивыми. Вот эта – просто прелестна. Она села ко мне почти спиной, так сказать «в три четверти». Мне виден её профиль с очаровательным носиком, но – главное – видна её оголенная спина. Милен Демонжо и Мирей Дарк в одном флаконе. Или Д’Арк ? Не знаю… Но её спину, особенно самую нижнюю часть,  в серии фильмов про «высокого блондина» помню.
Моему брату нравилась Милен Демонжо – это та, которая в фильмах про Фантомаса играет Элен – подружку Жана Марэ, то есть журналиста Фандора.
Господи, ну были же счастливые времена!..

***
Волшебное  пространство кинематографа нашей  молодости…

В январе 1968 года мне попал в руки декабрьский номер журнала «Советский экран». По традиции в последнем  номере года  публиковался список новых фильмов, вышедших на экраны страны в прошедшем году. Список насчитывал немногим более двухсот фильмов. Из них мною просмотренными оказались более 160 фильмов. То есть, примерно через день я смотрел новую кинокартину. Если же учесть, что некоторые фильмы я смотрел по несколько  раз, и, кроме того, я смотрел ещё и фильмы, вышедшие на экран в предыдущие годы, получится, что в кино я ходил чуть ли не ежедневно.
Мой брат, конечно, так  много  в  кино  не  ходил.  Да  и  вообще  так  много  могли  смотреть  только  киномеханики. И я.
Нет, я не удержусь и вспомню названия лишь пары дюжин советских фильмов, вышедших на экраны в период 1966 – 1968 гг.:
1966 год: «Андрей Рублёв»; «Берегись автомобиля»; «До свидания, мальчики!»; «Июльский дождь»; «Неуловимые мстители»; «Республика ШКИД»; «Последний месяц осени».
Ну, как?  Из этой «семерки» фильмов больше половины смотрятся и сегодня, а, как минимум два из названных – общепризнанные шедевры.
Между прочим, «Последний месяц осени» (не шедевр, конечно, но для Молдавии значение имел большое) снимали у нас в школе: «Средняя железнодорожная школа № 17 станции Кишинёв». Мало кому тогда известный артист Евгений Лебедев в гриме и одежде молдавского крестьянина бродил по двору не вызывая  никакого интереса…  Признаться, и остальные артисты, снимавшиеся в этом фильме (Майя Булгакова, Валентин Смирнитский, Иннокентий Смоктуновский…) – тоже нас не интересовали. Другое дело, когда в Кишиневе снимался фильм «Спящий лев» и на наш Центральный рынок, где ещё были ряды продажи вина на разлив, захаживали Сергей Филиппов и Сергей Мартинсон – за ними толпа ходила! Вот это была слава…

Но раз уж о киносъемках зашла речь, нельзя не рассказать, как наша семья прославилась благодаря моему брату, которого я жду здесь уже второй час.
В те достославные времена в школах ввели производственное обучение – учили деток не только книжным премудростям, навыкам письма и счёта, но и практически полезным делам. Например, электротехнике. Видимо, следуя какой-то идеологической установке, киностудия, снимая очередной номер киножурнала «Советская Молдавия», решила снять сюжет о том, какую пользу приносит это обучение. Таинственным, но отнюдь не судьбоносным образом выбор пал на братика.
Киносъёмка проходила не только в школе – показывали, как обучают электротехнике, но и у нас в квартире. Смысл сюжета простой: семья вечером дома, каждый занимается своим делом: папа сидит за столом и что-то пишет при свете настольной лампы, старший брат – учит уроки, младший – это я – играет с мамой в шахматы… И вдруг – гаснет свет: пробки перегорели! И тогда появляется брат средний – обученный в школе электротехнике. Он быстро и ловко ставит жучок (ей богу, именно так: не меняет пробку, а ставит запрещенный всем и вся жучок!) – и свет возвращается!
Снимали всё это весь вечер и пол ночи. Во дворе жутко гремела динамо-машина в грузовике, вверх по подъезду тянулись шланги проводов к софитам, в доме толклась масса народу – осветители, операторы, ассистенты. Ну и, конечно, режиссер – прихрамывающая старуха с палкой.

Жаль, что я этот шедевр так и не увидел… Но многие видели и пересказывали с восторгом.
Было, однако,  немало и других замечательных фильмов. Вот краткая выборка еще за два года.
1967:  «Анна Каренина»; «Вертикаль»; «Война и мир»; «Два билета на дневной сеанс»; «Журналист»; «Кавказская пленница, или новые приключения Шурика»; «Операция «Трест»; «Свадьба в Малиновке»; «Три тополя на Плющихе»; «Я вас любил...».
1968:  «Бриллиантовая рука»; «Доживём до понедельника»; «Ещё раз про любовь»; «Зигзаг удачи»; «Золотой телёнок»; «Мёртвый сезон»; «Новые приключения неуловимых»; «Освобождение»; «Ошибка резидента»; «Служили два товарища»; «Хозяин тайги»; «Щит и меч».
Впечатляет?  То-то… А они теперь всё повторяют: «застой, застой…». – Чтоб у вас так до глубокой старости стояло!

А ведь в эти же годы вышли и зарубежные шедевры: «Большая прогулка»; «Как украсть миллион»; «Мужчина и женщина»; «Анжелика маркиза  ангелов»; «Ромео и Джульетта»; «Призрак замка Моррисвилль»; «Искатели приключений»; «Ресторан господина Септима»; «Маленький купальщик»; «Разиня»; «Жандарм женится»; «Жандарм в Нью-Йорке»; «Фантомас»; «Фантомас разбушевался»; «Фантомас против Скотленд-ярда».
И многое другое, что я просто так сходу не вспомню, а журналов под рукой нет. Было, было что посмотреть…

Равнодушие к этому виду искусства  – кино – пришло ко мне лишь в последние годы. И теперь я не стану не то что огорчаться, но хоть в малейшей степени сожалеть о каком-либо не увиденном кинофильме. Книги, которые обязательно надо прочитать, пожалуй, есть, а вот кино такого, я думаю, нет, и вряд ли будет.  В этом есть какой-то парадокс: возможности передачи информации, воздействия на эмоции зрителя у кино превосходят таковые у всех прочих искусств. А вот значимость его как духовной ценности – представляется меньшей, чем у литературы, например, или музыки. Может быть, это потому, что кино дает полностью завершенный образ – нет только обонятельных и осязательных ощущений. Мало простора для домысливания, для нюансировки. Книгу можно перечитывать, останавливаясь там и тогда, где и когда захочется, размышляя над прочитанным, представлять образы, «сгенерированные» своим умом, душой и воображением. Автор книги –  источник, родник, но не вся река целиком. Читатель добавляет к потоку автора свои ручейки, берега, небо, облака…
Видать, прав был Ильич, говоря Кларе Цеткин, что кино является важнейшим из искусств лишь в эпоху всеобщей безграмотности.

«Моцарелла со спелыми томатами, песто и соусом «Бальзамик».

Ага… Вот, наверное, неплохой выбор для полета в пространство юности.
Нет, не подумайте, что в моей юности живет бальзамический уксус и приготовляемый из него соус. Чего нет, того нет. Виноградного уксуса было сколько угодно, но никто не выдерживал его в дубовых бочках по 12 лет, держа их на крыше дома, как это делают в семье ныне покойного Лучано Паваротти и его родственников из Модены.

Насчет песто тоже напряжёнка. Базилик-то у нас еще рос, орешки тоже, но я не помню, чтобы кто-то медленно растирал их в деревянной ступке мраморным пестиком. «Пестик» – «песто» –  да, это слова одного корня. Растирание – «pestatura», отсюда и пестик. Или наоборот.  Но мало растереть – туда надо добавить тертый пармезан и пекорино, а потом добавить оливковое масло. Вот на этом месте обрыв бесповоротный. Не было в наших магазинах ни «пармезано» ни «пекорино». Единственное, что отдаленно напоминало пармезан, это, так называемый, Швейцарский сыр, или его районированная реплика – сыр Советский. «Пекорино» (от «pecora» – «овца») – твердый пикантный овечий сыр. Овцы-то у нас были, а уж бараны – и подавно, да и сыр овечий водился, но – далеко не «пекорино».

Моцареллы, в принципе, тоже не было, но именно моцарелла послужила для меня мостиком в прошлое. Потому что у нас, в пространстве молодости, есть сыр моале.  Это не одно и то же, но, несомненно, эти сыры находятся в близком родстве. Во-первых, они делаются из коровьего молока. Ну, моцарелла иногда делается ещё и из буйволиного. Во-вторых, это незрелые, мягкие  сыры, формирующиеся в рассолах. Я бы их отнес к семейству брынз, но с оговоркой, что это очень молодые брынзы, которые следует съесть в течение дня после приготовления.
Основное отличие моцареллы от моале в том, что итальянские пастухи для остановки процесса применяли погружение в кипяток с образованием характерной корочки на поверхности самоформирующегося шарика. А моале мирно ждет своего часа в малосольном растворе, обретая форму сосуда, в котором ему суждено рождаться.
Так что, если брат согласится, возьмём моцареллу. И вспомнится итальянская песенка, в которой пелось что-то, похожее на «о, моцарелла ком баси…». А, может, «ладзарелла»?..
А пока звучит «Сан Луи блюз» и молоток пацана, который что-то прибивает к подиуму. Причем, похоже, что «Сан Луи» играет квартет Дейва Брубека или какой-то другой инструментальный квартет… А я люблю со словами. Короче, петь это должна Бесси Смит. Жаль, что она не пела по-русски… Представьте, как бы это звучало с её пьяной мощью и  хрипловатым тембром:

Одесса-мама, Лос Анжелос,
объединились в один колхоз.
В колхозе этом живёт одна,
во имя мира даёт она.  

Колхозный сторож Иван Кузьмич
во имя мира пропил «Москвич».
Мы все – стиляги, и мир за нас.
Кто против мира, мы вырвем глаз.

Поднимите ногу на сто второй этаж.
Там кодла негров лабает джаз.
О Сан-Луи, о город дивных дам,
за Сан-Луи пол жизни я отдам.

Между прочим, у меня ушли годы, прямо скажем – десятки лет на то, чтобы расшифровать первую строку, которую повторяет в самом начале исполнения  Бесси Смит (на английском, конечно, языке). Раз 10 повторяет одно и то же, а понять не смог ни я, и никто из моих знакомых, включая коренных американцев, пока мы пытались разобрать фразу на слух. Слышится вот что: «My man has a heart like a rocket in the sea». Возможно: «My man has a heart like a rock in Tennessee»⁹. И то и другое слышится вполне отчетливо, но оба варианта отдают бессмысленностью, недопустимой даже для джаза. Особенно первый. Второй предполагает, что у них в Теннеси есть какая-то знаменитая скала… Тоже что-то сомнительно.
Жизнь пришлось прожить, получить доступ к печатной информации,  чтобы узнать правду: «My man's got a heart like a rock cast in the sea…»! И, наконец, интернет принес, видимо, окончательный вариант: «My man got a heart lak a rock cast into de sea». Именно в такой записи и  с такой фонетикой. Со смыслом стало полегче, хотя тоже не все так гладко. Но ясно, что у её парня типа каменное сердце, иначе бы он от неё не ушел… Вообще-то вот о чем там идет речь¹⁰:

Сент-Луис блюз

Мне бы не видеть, как гаснет солнца свет,
Мне бы не видеть, как гаснет солнца свет,
Милый покинул, его со мною нет.

И, если завтра сожмёт мне сердце грусть,
И, если завтра сожмёт мне сердце грусть,
Брошу свой город, уйду и не вернусь.

Из Сент-Луиса, бриллиантами блестя,
Явилась леди, чтоб погубить меня.
Копной – причёска из купленных кудрей,
И мой любимый ушёл навеки с ней.
Навек!

Этот блюз, словно я: он печален,
он горя полн,
Сердце милого – камень,
пропавший в пучине волн,
О, когда бы не так, никуда не ушёл бы он!

Я люблю его сладко,
как любит кекс мальчуган,
Как кентукский полковник –
крепкого виски стакан,
Я душой буду с милым всегда, –
он мне Богом дан!

От-так! Однако, время идет… Ни тебе архитектор?в, ни живой музыки, ни, главное – пожрать и выпить. Так мы не договаривались! Я стартую! Эй, барашек, где ты там… Принеси-ка мне пока придет мой дорогой друг и брат, что-нибудь простенькое… Ну, вот это: «Салат из камчатских крабов с авокадо, спелыми томатами и перепелиными яйцами» за 360 рублей! В Париже и Лондоне за такую сумму крепко пообедать можно. А тут так, аппетайзер в ожидании Годо…

***
Ушел «барашек» на кухню… Ждем-с…
Музыка умолкла. Похоже, скоро начнется концерт Алексея Козлова и группы «Арсенал». Снег за окном уже не таял на тротуаре, а формировал  слой мокрого, но, всё-таки, снега. Зима скоро. Октябрь заканчивается.

А давай-ка заглянем в тот октябрь, который в пространстве юности.

…тут, однако, сухо и солнечно! Вот тебе на! И листья не все опали. Пожелтели, но не опали.  Урожай собран, и все закатывают¹¹ консервы. Это массовое явление принявшее характер религиозного помешательства.
Большим спросом пользуются трехлитровые банки: одной крышкой накрывается сразу большой объем. Но, открыв зимой такую банку, её надо съесть до того, как содержимое прокиснет. Поэтому в ход идут и двухлитровые и литровые. Изредка даже полулитровые. Но это уже расточительство, потому что крышки – дефицит. Их распределяют в профкоме по месту  работы – не более 25 крышек в одни руки. Три копейки крышка. У спекулянтов можно купить по 10 копеек за крышку.
Консервируют всё: огурцы, помидоры, овощные смеси, мясо, компоты из фруктов, варенье, джемы… Ну – всё! И в количествах, которые одолеть никому не удается.

«…а я в этом году не стала много закручивать. Мы еще и прошлый год не съели и от позапрошлого стоят. Поэтому мы закатали персикового компота 50 трехлитровых и 10 двухлитровых,  помидоры сделала с патиссонами – тоже 50 трехлитровых, потом перцы… Тридцать, кажется, у меня их как-то неважно едят. Огурцов маринованных сделала 20 трехлитровых и 25 двухлитровых…»
Да, были времена… Лучше и не спрашивайте… Лучше молчите.  А не хотите просто молчать, так слушайте. Слушайте, как во дворах выбивают ковры. А со стороны Отоваски доносятся гудки тепловозов. Может, среди них и тот самый… Сейчас расскажу про «тот самый тепловоз».
Тихо, тихо! Без возмущений и идиотских «сколько можно». Дайте же, наконец, мне два серьезных слова сказать! Думаете, легко вот так тут молча сидеть и ждать? Нет, конечно, немаловажно – кого ждешь. И я согласен, что такого брата как мой не грех и подождать часа два…

¹⁰ Перевод М. Резницкого (ник «Сэр Хрюклик», сайт www.poezia.ru).

¹¹ Я вас таки достану своей дотошностью... Но что поделаешь – не могу молчать! Процесс домашнего консервирования в разных регионах нашей большой страны называется по-разному. Где-то говорят «закатывать», где-то – «закручивать», а есть места, где говорят «закрывать». «Закатывать» и «закручивать» происходят явно из-за применения машинки по укупорке, прижимной ролик которой надо именно «катать» по краю жестяной крышки, вращая, или «крутя» соответствующую рукоятку. Использование слова «закрывать» мне решительно не нравится, хотя я его слышал в двух великих городах: Одессе и Москве.

Вы много раз встречались с людьми, которые читали стихи лично Никите Сергеевичу Хрущеву? Скорее всего, никогда вы с ними не встречались. Разве что вы знакомы с Андреем Вознесенским. Он таки читал Хрущеву стихи с трибуны: «Уберите Ленина с денег, так идеи его чисты!» На него тогда Хрущ грубо наехал, а он в доказательство своей лояльности режиму стал стихи читать… Бедный пацан! Думаю, здоровье он тогда себе таки подпортил…
А на моего брата Хрущ не наезжал. Напротив – Хрущ сам к нему приехал. Ну, не к нему лично, а просто в наш город, но начальство выставило братика как отменного чтеца стихов. И он их Никите читал, и Никита прослезился от умиления…

Между прочим, Андрей Вознесенский тоже по образованию архитектор – а какие разные судьбы!

Кто-нибудь мог бы когда-нибудь доверить Андрюше Вознесенскому передачу тепловоза железной дороге? А моему брату доверили! Из металлолома, собранного пионерами, был построен тепловоз и его в торжественной обстановке пионерская организация вручила железнодорожникам. Пионерскую организацию олицетворял мой братик, которому для этой акции пошили настоящую железнодорожную форму с фуражкой! Андрей Андреевич Вознесенский такую фуражку смог бы разве что украсть где-нибудь… Так  что, простите, но у  меня  имеются  достаточно веские основания для терпеливого ожидания человека, которого по справедливости следует относить к категории «селебритиз»¹², хоть бы он и был родным     братом.

Заранее предупреждаю: если кто-то вздумает расколоть меня на какие-то секретные сведения, можете не мучиться с выбором пытки: пытку голодом более двух часов я не выдержу! Так что – простите, но я начинаю пробовать сыр…
Ой, –  нет, пока не начинаю: барашек несет мне что-то. Так вот ты какой «Салат из камчатских крабов с авокадо, спелыми томатами и перепелиными яйцами»! Томаты вижу, этого они не пожалели, майонеза зачем-то плюхнули чертову кучу… Ага, авокадо положили, правда нарезали тонюсенькими ломтикам. А насчет «камчатских крабов» разговор особый.

Дома долгие годы хранилась красивая розово-белая оболочка клешни камчатского краба. Это старшенькому братику году в 57-ом подарил кто-то из его одноклассников, чей отец побывал там и привез этих самых крабов. Клешня была большая – сантиметров шесть-семь в длину, сантиметра два-три в диаметре. Так что мяса в ней, наверное, было много.  Кроме того, как я узнал впоследствии, что наша семейная клешня – кстати, никто ее не видел? Запропастилась куда-то… Так я говорю – наша клешня была совсем небольшой. Большая  – это сантиметров 15-20. Из чего было то «крабье мясо», что лежало-таки в тарелке под слоем помидоров и майонеза, я не знаю, но не будем придираться к происхождению, спросим строго, но про себя: почему так мало?
Перепелиные яйца были на месте: два шарика с краю тарелки.

***
Ну-с, начнем! А где «Шардоне»?!
Ага, несет… Ставит… «Приятного аппетита» говорит… Спасибо, сынок, с аппетитом у нас все в порядке: начиная с утра 9 июля 1950 года сбоев не было.
Бокал слегка припотел, цвет вина правильный, запах – «оч.хор.»! Пригубим, закроем глаза, и – здравствуй,      счастье!
Ничего, нормально всё… Сейчас вытащим крабье мясцо, сдвинем с его поверхности никчёмный майонез и «поставим» мясорыбу в рот.
Встреча двух вкусов – вина и краба – оказалась трогательной и волнующей!

***
Мой брат влюблялся трогательно, волнительно и        не раз.  
Вот сейчас за окном октябрь, так это его самый любимый месяц: в этом месяце он любит жениться. О-о-о, я помню первую попытку… Брак был вполне удачным, но очень недолгим, каковое обстоятельство лишь повышает рейтинг этого брака в сравнении с другими.

…отзывчив. Он способен не просто тепло, трепетно и волнительно думать о других,  кого он любит. Он в них растворяется целиком и без остатка. Всякий раз,  когда он увидит что-то хорошее, он хочет обязательно показать своим любимым, поделиться радостью и счастьем. Если ему попадет в руки что-то вкусненькое, он первым делом думает – как этим угостить тех, кого сейчас нет рядом, кто не может этого попробовать. Он предан, нежен, заботлив, участлив, предупредителен, обходителен и       галантен.

Но женщины... Вспоминая брата и его женщин я начинаю подозревать, что именно эти человеческие качества женщины (по крайней мере, некоторые, по крайней мере те, что оказывались рядом с братом...)  терпят с трудом. Оказалось, что его женщины не любят, когда их любят по настоящему, искренне. Видимо им для счастья нужно немного страха, достаточное количество грубоватой брутальности и много денег. Тогда они будут счастливы, в том числе, счастливы возможностью жаловаться на отсутствие нежности, внимания, галантности, искренности…

***
Вот странное дело… Так многое меня объединяет с некоторыми людьми в области, скажем, музыки, и как же я с ними при этом расхожусь в самых принципиальных вещах. Взять того же Алексея Козлова. Он нравится  мне как музыкант, но когда он говорит о политике последних десятилетий…По-разному мы её оцениваем: он, вроде бы, хвалит «в целом», а я – «в целом» ругаю.   Во многом мы. конечно, совпадаем. Мне скажем, понятно и в чем-то близко его западничество конца пятидесятых – начала шестидесятых. Он постарше, но и я уловил уходящие лучи той самой пресловутой оттепели. И Всемирный фестиваль молодежи и студентов 1957 года в Москве был и для меня событием радостным, веселым. Я, правда, вовсе не воспринимал его как внезапно распахнувшееся окно в мир. Я его в этом плане воспринимал как просто существующее окно в мир – сказывается разница в возрасте. Я с опаской, но без ненависти относился к стилягам и битникам: они были смешны, они воспринимались как чуждые элементы, но и некоторое отрицательное обаяние порока на меня действовало. Мне не казалась красивой их одежда: брюки дудочки, башмаки на толстой подошве, кричаще цветастые галстуки и всё прочее, но вот «буги-вуги» и жаргон тех лет – это вполне «моё».
Прошли годы, значительная часть «шестидесятников» в период катастрофы восьмидесятых оказались в стане «демократов» и, наглотавшись свободы слова, собраний и стачек, понесли жуткую, позорную чушь про себя, про меня, про нашу страну…  Они всегда обожествляли запад и западную культуру. Именно обожествляли, ставили её выше всего на свете, приписывали ей свойства источника всей мировой культуры вообще. Но – мало этого. Они стыдились всего отечественного. Не только политической системы – что было бы, по крайней мере,  понятно.  Они стыдились одежды, производимой в СССР, автомобилей, мебели, посуды, дверных ручек, спичек… Но даже это я готов объяснить на рациональном уровне. Но вот то, что они стыдились даже  истории страны и своего родного языка – это иррациональный комплекс неполноценности, который определял и определяет  их мировоззрение.
Поэтому когда стали уничтожать нашу страну, они возрадовались, как радовалась толпа парижской черни, разрушавшая Бастилию. Тяжкий, застарелый комплекс неполноценности торжествовал: мы разрываем оковы, ломаем стены, мешавшие нам слушать то, что хочется, играть то, что хочется, читать то, что хочется, носить то, что хочется, ездить куда хочется и вообще быть в составе лучшей цивилизованной части человечества. Вот эти свои устремления они осознавали и считали их вполне возвышенными, моральными. Да и я, строго говоря, не в претензии: нормальные желания простых людей, желания действительно не полностью и не у всех удовлетворенные.  Но беда в том, что они – ради удовлетворения этих простеньких желаний не первой необходимости – оказались готовы уничтожить целую великую страну, её базовые ценности, самоё цивилизационную основу.
И даже теперь, возможно, ощущая на подсознательном уровне ужас содеянного при их прямом участии, они продолжают, как зомбированные, доказывать, что «Карфаген  (СССР) должен был быть разрушен»! Причем доказывают они это преимущественно самим  себе и друг другу, потому что большинству – как вновь народившимся, которым это просто малоинтересно, так и всем остальным, которые всё помнят сами, –  ничего доказывать не надо…
Они врут отчаянно, самозабвенно, истерически, но иногда вполне искренне. Потому что конкретная жизнь конкретного человека всегда наполнена несбывшимися планами, препятствиями, встречами с негодяями и мерзавцами, с обманом и подлостью… И можно именно из этих нитей памяти ткать полотно воспоминаний.
Они, например, трындят на каждом углу что у нас в стране «запрещали джаз». Чушь полная! Ни на один день не прекращалось существование джаз-оркестров в стране. Возможно, хотелось, чтобы их было больше, чтобы они были лучше, чтобы играли другой репертуар, чтобы в страну приезжало побольше самых лучших, самых великих джазменов – с этим я соглашусь. Я и сейчас выскажу те же самые пожелания. Но зачем же доводить ложь до крайности и говорить что «джаз запрещали». Никогда не запрещали! Не пропагандировали так, как пропагандировали, скажем, классику, это верно, но и не запрещали.

Алексей Козлов всю свою жизнь играл джаз. И его имя стало известно за пределами любителей музыки благодаря часто показываемой по телевидению миниатюре «Козел на саксе» из пьесы Виктора Славкина «Взрослая дочь молодого человека». Там описан и исполнен артистом Филиппенко эпизод из тех далеких лет, когда молодой джазмен Козел (типа – Алексей Козлов) по просьбе публики, выраженной выкриками – «Чу-чу, давай! Давай Чу-чу!», исполняет известнейший стандарт Гленна Миллера «Чаттануга чу-чу». У меня есть подлинный текст, который я записал не столько для вас, сколько для себя: я же ещё немножко пою! Но здесь его приводить не имеет смысла. А вот перевод, по крайней мере, кусочек – имеет смысл. Перевод не мой, нашел в интернете:

– Послушай, друг!
А где здесь Чаттануга Чу-Чу?
– Десятый путь!
Вперед и вправо свернуть.
     – Могу успеть
 И сесть на Чаттанугу Чу-Чу…

В упомянутой миниатюре «Козёл на саксе» справедливо и смешно обыгрывается непонимание содержания песни, поскольку, подавляющее большинство людей  не владело английским… Зато народ легко и без затей сочинял русские тексты на полюбившиеся мелодии. Например:

…Папа рыжий мама рыжий, рыжий я и сам.
Вся семья у нас такая – с рыжим волосам.
Только у сестрёнки, где-то на макушке
Затерялся чёрный волосок…

Вот ещё один вариант. Довольно солёный, прямо скажем – матерный:

Выними, Боб!
Я вся уже в поту и мыле.
Дай чуть поспать.
Куда ты лезешь опять.

Выними, Боб!
Ведь ты лежишь не на кобыле.
Выними, Боб!
– Молчи, зараза, щас дам в лоб!

Припев:

На Бродвее, на Бродвее много реклам.
Жить бандитам и евреям весело там.
Грабят убивают, Чучу напевают.
И ... подолгу стильных дам.

Чучи мотив
Мне с детства хорошо знакомый,
Я напевал, когда чувиху ... и т.д.

Тысяча извинений чувствительным интеллигентным барышням за намёк на грубое арго. Но если вы ранее слыхали выражение «из песни слова не выкинешь», то теперь узнали в связи с чем это было сказано: знаете и песню и – слово…

Я не вправе не коснуться содержания еще одной популярной песенки из репертуара Луи Армстронга – Hello, Brother!¹³ Тем более, что название моего «ассе» позаимствовано именно отсюда. Не поленюсь, и перескажу содержание своими, то есть русскими, словами. Поверьте, это имеет отношение к теме нашего разговора.
«Человек хочет работать, чтобы иметь деньги, человеку нужно место под солнцем, человеку хочется, чтобы девушка с гордостью сказала, что станет его женой, он хочет иметь шанс дать своим детям лучшую жизнь…     М-да… Ну, что-ж – привет, привет тебе, братец! Вы можете объехать весь свет и вернуться назад, вы можете летать, ехать на  поезде, или пересекать океаны под парусами – где бы вы ни оказались, вы обнаружите, что у всех людей в головах одно и то же: работать, чтобы иметь деньги, найти свое место под солнцем, и чтобы гордая девчонка сказала, что любит и станет женой!  Хорошо… Привет тебе, братец, привет…».
Возможно, вы и не ожидали, что Армстронг своим бархатным мурлыканьем рассуждает о подобных вещах…

***
Так, еще глоток «Шардоне» и теперь познакомим его с перепелиным яйцом. – Ну, что сказать? Так, ничего особенного… Простовато получается. Надо  эту часть закуски отделить от прочего. Деление вообще очень важная процедура и драгоценный навык.

У вас есть в жизни человек, который научил вас делить? Ну, в прямом смысле – делить одно число на другое? Кто-то же вас научил этому? Ну, понятно… В школе… Первая учительница…

У меня тоже была первая учительница. Вера Сергеевна. Потом была вторая «первая учительница», потому что Вера Сергеевна в конце первой четверти первого класса вышла замуж и уехала в Москву. А потом была третья «первая учительница» – Зоя Константиновна. Это уже потому, что я поменял школу в начале второго класса. Наверное, это она научила меня делить числа «уголком». Но после ознакомления с этим замечательным приемом деления были летние каникулы и когда в начале нового учебного года, 1-го сентября на дом задали  примеры на деление чисел – повторение пройденного в прошлом году, – я не смог этого сделать. Сижу, пытаюсь вспомнить – и не могу. Но рядом же всегда был брат! Он мимоходом показал мне, как это делается и с тех пор – вот уже почти полвека – я уверенно могу делить одно число на другое. Ну, например, поделю-ка я номер текущего года на свой возраст в настоящий момент:

2007 ?57
171   ? 35
  297
  285
     12

Ну вот… 35 и 12/57. Без остатка не делится. Будем жить дальше...

Так что брат научил меня важному и полезному навыку. Это теперь кажется сей навык ненужным, потому что у всех есть калькуляторы и они тупо тычут пальчиком и получают уродливое и неточное число: 35,21052631… И сами не знают что получили, как получили и где этот безумный ряд чисел остановить. Останавливают, обычно, там, где кончается дисплей калькулятора. А случись им оказаться на необитаемом острове, безо всякого калькулятора? А? Каково? То-то… А я – благодаря брату, да продлит Иегова его дни на этом свете! – могу делить где угодно!

Я  вообще хотел быть некоторое время в детстве похожим на Сайруса Смита.  Поскольку не все возможные читатели этого текста – мои братья, придется объяснить, кто такой Сайрус Смит. Инженер Сайрус Смит – герой романа Жюля Верна «Таинственный остров». Человек, олицетворявший цвет технической интеллигенции XIX века. Человек, который знал так много и умел делать столь важные и разнообразные вещи, что  благодаря его знаниям, умениям, воле и собранности потерпевшие кораблекрушение выжили на необитаемом острове…

***
Книги нашего детства… Они были членами семьи, а не просто книгами. Каждая помнится, читалась всеми.
Вот некоторые из них  всплывают в моей памяти.

«Сказки братьев Гримм». Я её помню уже без обложки. Начинается со сказки «Храбрый портняжка»: «…и тут же выкроил он себе широкий пояс, сшил его и на нём большими буквами вышил: «Единым махом семерых побивахом!»... Там же были и «Бременские музыканты»…  А какие чудесные были там иллюстрации! Черно-белая графика, но какая точная и выразительная! По ней мы познавали многое… А потом подкрашивали цветными карандашами: зеленили травку, коричневым подкрашивали штанишки, голубеньким – курточки… А карандаши были фабрики «им. Красина», или «им. Сакко и Ванцетти».  Карандашную фабрику им. Сакко и Ванцетти снесли лишь год назад – она была в районе Кутузовского проспекта и это её, в конце концов, сгубило.

Вы, кстати, наверняка не знаете стихотворение Михаила Светлова «Сакко и Ванцетти». Теперь вот будете знать. Начало вполне колыбельное: «Где последний// Индеец заснул// Полночь тихо// Несет караул.// Над Америкой// Звезды стоят,// За Америкой// Волны шумят.// Эти звездные// Ночи ясны,// Фермер видит// Спокойные сны,// Полночь тихо// Несет караул…».

На этом элегический покой спящей Америки внезапно обрывается: «…Дребезжит (!?) электрический стул».

Ей-богу, именно так там и написано! А дальше начинается вообще мрак: «Если голову// В смертной тоске// Прислонить// К изможденной руке,// Можно слышать,// Как  звякают  цепи,// Протянувшись// От  Сакко  к  Ванцетти...».

Такая вот обстановочка в спящей Америке: дрожит электрический стул и звякают цепи! Поэтому автор – советский поэт Михаил Светлов (да-да, тот самый, упоминаемый в «Бриллиантовой руке» как пароход, который вот-вот уйдёт: цигель-цигель, ай-лю-лю!) возмущен:


Если б рот мой
Как пушка гудел,
Если б стих мой
Снарядом летел,
Если б песня
Могла помешать
Губернатору Фуллеру
Спать…

Дальше я кое-что для краткости пропускаю и перехожу к поэтическому предвидению в конце:

…Забастовок
Тревожный гудок,
Демонстраций
Взволнованный гул...
И зарю
Поднимает восток,
И дрожит
Электрический стул...

Так-то вот! Это вам не «Гренада, Гренада, Гренада моя». Тут смысл заложен.
Но не всякий до него докопается.

Иную поэзию приходится объяснять…

«Чудище обло, огромно, стозевно и лаяй…» – ну,  это понятно хотя бы интуитивно.
«…А шарик вернулся, а он голубой…» – без мелодии, да еще в наш растленный век многие наверняка поймут неверно.  

Насчет «без мелодии», есть и вовсе жуткие примеры. Вот популярное:

А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!
Парус! Порвали, парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Дальше все помнят: «Даже в дозоре// Можешь не встретить врага.// Это не горе – Если болит нога…» и так далее. Еще два куплета.
Без музыки и надлежащего исполнения – бессмыслица. А вот когда сам Высоцкий поёт – вполне так тревожно делается, беспокойно как-то, вроде бы что-то там         случилось…

Между прочим, про паруса я многое узнал от брата, который неизвестно где торчит, вместо того, чтобы сидеть тут со мной и выпивать. Тогда и я бы заткнулся, и вы бы от меня отдохнули.

Так вот, пока его нет – пару слов о парусном спорте. Мой брат – капитан парусного судна. А я – шкотовый матрос на оном. Ходили мы на судне «Фолькобот» по глади водохранилища под резким и ритмичным как перестук паровозных колес названием Гидигич. Посудина немалая: 7,5 метров длины, водоизмещение более двух тонн, килевая яхта с парусностью 24 кв.м. Это поменьше, чем у «Дракона», но побольше, чем у «Солинга». Про бейдевинд, бакштаг, фордевинд, оверштаг, оверкиль, гики, гроты, стаксели,  спинакеры и многое другое, я говорить не буду, а то вы уйдете, недослушав меня, и я в скуке одиночества буду ждать брата. А ведь мы в свое время заняли третье место на республиканской регате!
Какие дни и какие ночи мы проводили в этом благословенном месте – Гидигич! Как прекрасна была дорога туда, преодолеваемая иногда на велосипеде, с попаданием под ливень и пережиданием его в продовольственном магазине, где можно было купить половинку теплого серого хлеба и сожрать его тут же на крыльце, пока идёт теплый летний дождь…

Но я отвлекся – я же начал про карандаши фабрики «им. Сакко и Ванцетти». Значит так: и Сакко, и Ванцетти казнили-таки на электрическом стуле. Кажется, это было в 1927 году. За что? – Расскажу: сами напросились….

Там, в Америке случилось ограбление грузовика, который вёз деньги – зарплату на обувную фабрику. Теперь это и у нас – обычное дело. Потом ещё одно ограбление, потом ещё… При этом погибли и кассиры и водитель грузовика. Грабителей-убийц ищут-ищут, но найти никак не могут. Показания свидетелей расходятся: то ли их было трое, то ли пятеро, то ли на зеленом «Бьюике» смылись, то ли на черном «Форде». Единственная общая примета: нападавшими были «лица итальянской национальности». Ну, раз так, – нашли двух подозрительных итальяшек, исповедовавших, к тому же,  анархизм, осудили их, на скорую руку слепив обвинения, и, после семи лет следствия, казнили. Фамилия их обвинявшего прокурора, между прочим, была Кацман, но я вас умоляю не делать из этого никаких выводов! Фамилия Светлова в детстве тоже была Шейнкман – ну и что? Между прочим, в защиту Сакко и Ванцетти поднялся весь мир, сенатору Фуллеру, который имел право помиловать, написали более миллиона писем, среди просивших о помиловании были сам Альберт Эйнштейн и папа Римский! Не помогло… Зато вот фабрику их именами назвали. И еще – в Крутинском районе      Омской области  есть  «урочище Сакко и Ванцетти».

***
Продолжу о книгах нашего детства… «Приключения Незнайки и его друзей» Николая Носова. Большого формата в твердой обложке. Её вручили брату в школе «За отличные успехи и примерное поведение». Мне тоже вручали книги, но со слегка отличающейся формулировкой: «За хорошую учебу и примерное поведение».

Порядок был в стране: «отличное», так «отличное», «хорошее» – так «хорошее».

«…а сам город назывался Цветочным городом. Он стоял на берегу ручья. Этот ручей коротышки называли Огурцовой рекой, потому что по берегам ручья росло много огурцов».
«…в одном домике на улице Колокольчиков жило шестнадцать малышей коротышей. Самым главным из них был малыш коротыш, по имени Знайка».
«…ужас что будет! Вот  пойдите  спросите   Стекляшкина!».

Писатель Носов, мне кажется, по-настоящему, не оценён. Да, он был и остается популярным, его продолжают издавать и читать – всё это так. И если бы не было истерического и феерического успеха Толкиена или Гарри Поттера, я бы не высовывался со своими причитаниями. Названные сочинения построены на простом стержне: вот угрожающее всем Зло, а вот – противостояние этому всемогущему Злу в злом мире. Носов же создал добрый мир, населил его  замечательными и не примитивными малышами и малышками, со сложными характерами и отношениями, приключениями и конфликтами. Он описал реальный мир несуществующей страны, не только населив его, но и наполнив чудесными аппаратами и устройствами. Хочу подчеркнуть, что мир Носова – это мир  истинных, не мистических причинно-следственных связей и отношений, мир нормально мотивированных психически здоровых персонажей. Носов делал ребенка счастливым. И, в принципе – на всю жизнь.
«Весёлое путешествие от «А» до «Я» Самуила Маршака. Ах,  какие там были забавные и поучительные         картинки…

Вот два столба наискосок,
А между ними – поясок.
Ты эту букву знаешь? А?
Перед тобою буква «А».

Ну, вот ещё по памяти кусочки: «…Борис играет на трубе, Богдан – на балалайке…», «Пропала не собака, а два печатных знака», «От буквы «А» до буквы «Я» течет река Аму-Дарья»... Что ни говори, а Самуил Маршак – яркий  поэт. Его  «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер, делец и банкир» навечно врезался в память миллионов: «Владелец заводов, газет, пароходов, решил на досуге объехать мир. – Отлично! – воскликнула дочь его Сюзи. – Давай побываем в Советском Союзе!». И дальше замечательный и, в целом, правдивый,  образ Страны Советов в голове у этой Сюзи:

Я буду питаться
Зернистой икрой,
Живую ловить осетрину,
Кататься на тройке
Над Волгой-рекой
И бегать в колхоз
По малину!

Вспоминается еще одна книга из детства: «Робинзон Крузо» с иллюстрациями Жана Гранвиля. На это важно указать, потому что иллюстрации эти были исключительной ценностью сами по себе и сформировали у подавляющего большинства читателей один и тот же, гармоничный и таинственный образ острова, жилища Робинзона, добытых им вещей, его одежды, зонтика и самого героя, наконец…

Назову еще несколько книжек.
«Храбрый Азмун»: «Смелому  –  никакая  беда  не помеха! Смелый сквозь огонь и воду пройдёт – только  крепче  станет».
«Коза с кудрявыми ножками»: «Мой, Алюль, мой, Булюль, мой, Хиштаки  Саританур…» – «Кто сыплет пыль в мой плов?»…
«Маленький Мук»: «…дверь дома открылась, и Мук увидел, что туда направилось много собак и кошек…»

Много, очень много было книг нашего детства: «Русские народные сказки», «Английские сказки», «Волшебные сказки», «Туркменские сказки об Ярты-Гулоке», «Город мастеров», «Куда летал журавлик», календари «Круглый год» с «Приложением»...

Но не одни лишь детские книги было в нашем детстве. Довольно обширная послевоенная  библиотека (до нее были довоенная и дореволюционная, почти полностью утраченные) наших родителей содержала много чего интересного. Например, один том из знаменитой дореволюционной «Истории искусств» Гнедича, или, скажем, «Философию духа» Гегеля 1853 года издания, или «Энциклопедический словарь» Павленкова, или, например,  «Фацетии» Поджо Браччолини издательства «Academia»… Все это и читалось и разглядывалось и оставляло свой след. К числу таких книг относились, конечно, тома «Литературной энциклопедии», изданной в двадцатые-тридцатые годы ХХ века под редакцией наркома просвещения Луначарского.  Она отличалась, одновременно и очень высоким качеством – текстов и иллюстраций, и редкой тенденциозностью, политической заданностью и анекдотической местечковостью: такое впечатление, что все знакомые членов редколлегии вошли в энциклопедию или как писатели, или как собирающиеся стать ими…
Не удержусь от желания процитировать с сокращениями фрагмент статьи о писателе ныне всемирно известном, имеющем прямое отношение и к нашим шестидесятникам и к джазу, и, как выяснилось, ко мне – я имею в виду Э.Хемингуэя, который в те годы  писался по-русски как «Гэмингуэй»:

ГЭМИНГУЭЙ Эрнест [Ernest Hemingway] – американский писатель, принадлежит к группе послевоенных писателей-упадочников с требованиями независимости искусства от общества, с отказом от социального содержания. Настроения упадочничества, противопоставление безыдейного искусства социальным произведениям художников-реалистов обусловлены разложением мелкой буржуазии, тем более ощутимым, что упадку предшествовал краткий период подъема мелкобуржуазного радикализма после войны.
Г. обращается в  романе «Fiesta» к быту посетителей баров и ресторанов. Его герои – проститутки и люди, всё существование которых сводится к вину и женщинам. Писатель перенасыщает роман описанием бесконечных деталей отельно-ресторанного существования. Действительность берется в её мелочах, к которым Гэмингуэй относится, как к чему-то существенному для художника, изображение быта сводится к внимательному и подробному перечислению марок вин, рецептов и отличительных свойств коктейлей, стоимости поездок и т. д. Продолжая свою галерею пьяниц и бездельников в книге рассказов «Мужчины без женщин» (Men without Women, 1927), Г. пытается расцветить ярким диалогом психологическую бесцветность и общий фон их бессодержательного существования, вводит в сказ парадоксы, оксюмороны, неожиданные сравнения, но все эти приемы не могут скрыть его творческой опустошенности; слова Г. Штейн – «Вы все – погибшее поколение», взятые эпиграфом к книге «Солнце так же всходит», получают свою особую выразительность в свете этой его последней книги¹⁴.

Послушайте, это прямо про меня!.. Ну, надо же, кто бы мог подумать, что я – продолжатель дела «Гэмингуэя» в части «описания бесконечных деталей ресторанного существования» и «подробного перечисления марок вин, рецептов». Приятно-с, почетно-с… Я, правда, думал, что я – первый, но придется мужественно согласиться на второе после мистера Гэмингуэя место.

Ах, какие были книги! Какое счастье, что я могу их не только перечислять, но и даже взять в руки: их удалось сохранить, несмотря на скитания и переезды. Но  мы поплывем дальше в прозрачном и чистом роднике моих  ассоциаций.

***
Сейчас передо мной другая книга – «Меню» называется. Что там следующее? – Горячие закуски.

«Гигантские мидии под сливочно-шпинатном соусом».

…Нет, морепродукты сегодня не хочу. Да и вообще я их хочу, лишь находясь на берегу моря, из которого их только что выловили. Например, где-нибудь под Одессой… На Бугазе, например: наловить мидий и сварить их в случайно найденной на том же берегу кем-то когда-то принесенной для этой же цели выварке, собирая вокруг всё, что горит для обеспечения надлежащего огня – обычное занятие одесских, да и всех прочих приморских мальчишек. От таких мидий я бы не отказался. А эти «гигантские» наверняка еще и не вполне свежие… Заведение, всё-таки, на сей счет – сомнительное…

«Шампиньоны и боровики, томленые в сливках, запеченные под сырной шапкой».

Ну это понятно… Вкусно должно быть. Но просто не хочется, как в старом анекдоте:

– Вась, посмотри, как луна прямо в море садится, дорожка как из серебра…
– Ты знаешь, Маша... Просто не хочется…

Посмотрим, что у них там ещё.

«Тигровые креветки и овощи в темпуре с гранатовым соусом».

Про морепродукты я уже сказал. А вот про «темпуру» – еще нет. Но сказать надо, потому что само выражение  «в темпуре» – не вполне грамотное. Его стали использовать вместо «в кляре».  А дело было так…

Жила-была себе страна Япония. Жила замкнуто и никого к себе не пускала. Первыми их как-то развели если не на гостепреимство, то хотя бы на терпимость – португальцы. Где-то веке в XVIII… Наряду с матросами и торговцами, туда стали приезжать и миссионеры-католики, в обычае у которых, как и у всех христиан, соблюдать посты.  Для поста отводится некоторое определенное время – tempo – по-португальски, по-испански и по-итальянски… В этот период времени – «темпо» – миссионеры не ели мясо, но с удовольствием потребляли рыбу и прочие морепродукты. А чтобы было повкуснее, обжаривали в кляре, как это принято в Европе повсеместно. Японцы подсмотрели, запомнили и внедрили в свой быт под именем «тэмпура» – так они стали называть вообще все блюда, приготовленные в кляре и подаваемые с традиционными японскими соусами.

Так что, наверное, было бы правильным назвать блюдо так: «темпура из тигровых креветок и овощей с гранатовым соусом».
«Лосось на морских водорослях со свежими огурцами, зеленью и соусом «Бальзамик».

Между прочим, лосось как-то тяжеловат для моего желудка. Стараюсь его избегать. Так что этот пункт        пропустим.

«Голубцы из савойской капусты в тыквенном соусе».

Ну, голубцы они и есть голубцы, хоть из савойской капусты, хоть из подмосковной белокочанной. Гораздо важнее начинка, приготовление, подбор нежных листьев, соус – тогда вы не всегда на вкус отличите из какой капусты сделаны голубчики. Цвет, конечно, выдаст: савойская обладает, обычно, насыщенным зеленым цветом. Но я не хочу голубцы: «просто не хочется»… Пойдем     дальше.

«Пирожки с уткой и румяным яблоком, с бараниной и луком «Конфи», с лососем и шпинатом».

Тут внимание  людей,  воспитанных  на  советском общепите, может привлечь словосочетание «лук Конфи». Не оставим это без внимания: ну кто кроме меня вам про это расскажет? Разве что знакомый шеф-повар… Но где он и где я? Я-то уже рядом, так что слушайте, пока мой брат всё идет и идет…

«Конфи», это по-французски. В подлиннике – «confit», но французы народ щедрый на буквы (зато на все остальное – ни боже мой) и поэтому любят в конце слов написать одну, а то и несколько совершенно ненужных, не читаемых и не произносимых букв. Так и тут: буква «т» в конце пишется, но не читается. Однако, переходя в другие языки, французские слова часто начинают звучать иначе: «Paris (Пари) – ПариЖ». Так и с этим словом: оно превратилось в русской кулинарной литературе в слово «конфит», означающее способ приготовления и, одновременно, консервации многих продуктов: от овощей и фруктов, до мяса и птицы. Из этого же источника и «конфитюр».
Продукт долго – два-три часа – томят в духовке в собственном жире (мясо и птицу, например), или в оливковом масле (скажем, лук, помидоры или яблоки), добавляют специи и достигают состояния консервации. Потом продукт можно хранить годами. Подавая к столу подогретым или просто как приправу. В зависимости от специи конфит-продукт может быть острым, пряным и сладким.
 
Так что пирожки с «конфитным луком» могут быть вполне вкусны. Странно: пирожки я люблю с детства, но ничего из предложенного не хочу. Вот мама делала пирожки – это да!

…доставалась огромная, циклопическая  разделочная доска: примерно метр двадцать на восемьдесят сантиметров. Доску сделал наш дедушка собственными руками. Начиная с валки леса, распиловки его на доски и т. д. Доска укладывалась на кухонный стол. Доставалась    жестяная квадратного сечения банка из-под маслин, в которой традиционно хранилась мука с алюминиевым совочком, напоминающим детский. Мука насыпалась горкой посередине доски, потом в горке делалось углубление, в него  клали мягкое, нарезанное на кусочки сливочное масло,  потом туда добавлялась сметана, немного соли,  соды, гашеной уксусом в столовой ложке, и все это замешивалось. Да, мама еще и сахарку туда добавляла.
Получалось вкусное рассыпчатое тесто.  Потом его разделяли на колобки, складывали в миску, помещали в  холодильник, и, через некоторое время раскатывали тонким блином диаметром сантиметров 60. Затем тонкостенным чайным стаканом вырезались кружочки, из которых и делались пирожки.
Хорошие маленькие пирожки получались вкусными с любой начинкой. Я любил с яблочным приварком с корицей. Не знаете что такое яблочный приварок? А я не скажу, а то вы подумаете, что я сумасшедший графоман готовый строчить абы что по любому поводу и безо всякого повода, просто так, по случайной ассоциации.
Не согласен!

Мой брат научил меня смотреть на окружающий нас мир по другому.  Он научил меня не просто топать по улице из пункта «А» в пункт «Б», опустив башку, наполненную скучными заботами. Он научил меня даже не просто смотреть на мир, а осматривать его! И это самое прекрасное занятие из всех.

Брат научил меня смотреть на небо и облака, деревья, травы и воды, сучки, ветки, листья, птиц, рыб и зверушек, осматривая их взглядом художника, который должен всё запомнить, всё приметить: цвета, оттенки, формы, тени, перспективу, пространство, пятна, линии… Он показал мне, что такое рефлексы, и я впервые увидел цветные  тени.
Брат научил меня смотреть на дома и видеть в них столь многое, что это не надоедает мне вот уже полсотни лет.  Он научил меня видеть, как дом устроен и как он построен, где заканчивается фундамент и начинаются стены, как и из чего устроена крыша, окна, двери, видеть руст, пилястры, сандрики, отличать и узнавать архитектурные ордера, знать детали антаблемента, части колонн, замечать энтазис, он наполнил не только мой лексикон, но и мой осознаваемый мир образов понятиями «архитрав», «фриз», «карниз», «триглифы», «метопы», «каннелюры», «обломы», капители», «волюты», «аканты»…
Благодаря тому, что в доме были его книги по архитектуре и прочим видам изобразительного искусства, я узнал историю архитектуры и живописи, я перелистывал Палладио и Витрувия, благодаря брату я научился натягивать чертежную бумагу на планшеты, научился технике отмывки, попробовал писать маслом, держал в руках мастихин, гипсовые головы, носы, губы и уши, резал линогравюры, лепил из глины и делал гипсовые отливки, посещал художественные выставки, мастерские художников, присутствовал на занятиях архитектурного факультета, участвовал в сплошняках в период курсовых и дипломной практики…
И слушал, слушал, слушал…
Теперь вот говорю, говорю, говорю – да так, что не остановишь: полезло наружу!

***
Ну вот, уже музыканты начинают выходить на подиум… А моего профессора все нет.

Танцовщик! Ты богат. Профессор! Ты убог.
Конечно, голова в почтеньи меньше ног.

Вы, поди, думаете, что это я пытаюсь остроумничать, намекая на скудное жалование современных профессоров? Фиг вам, господа отгадчики! Написано это в 1759 году – опечатки нет, именно двести пятьдесят лет тому назад! – поэтом и драматургом Сумароковым  Александром Петровичем.

Первым выходит ударник. Это тот, кто ползал недавно по подиуму, проверяя крепежи ударной установки. Теперь он садится, примеряется к расположению барабанов, тарелок, педалей и прочих штучек, называемых среди музыкантов «перкуссии». Потом вышел парень с гитарой. Довольно необычная у него гитара. Вроде бы бас-гитара, если судить по толщине струн, но их там  явно не четыре, а чуть ли не все шесть. К тому же на ней вообще нет ладов, а как на контрабасе, виолончели или скрипке. Интересно… Это значит, что на ней можно выдать плавное глиссандо с подвываниями… Послушаем.
Потом появился парень, музыкальное амплуа которого нынче называется «клавишник». То есть он лабает на всём, у чего есть клавиши: пианино, синтезатор и т.д. Тут у него большой набор каких-то клавиатур в которых разобраться сложно. Тут просто знать надо – что к чему. А я не знаю.
А Козлова пока нет… Они там рассаживаются, что-то между собой говорят, а главный пока за сценой.
Мой тоже пока «за сценой», но если он и опоздает – не страшно: мы у самого входа-выхода, никому мешать не будем.

***
…мы спим в одной комнате. Он в одном углу на железной кровати с никелированной верхней дугой спинки и панцирной сеткой, я в другом на точно такой же кровати. У него рядом с кроватью письменный стол с одной тумбочкой – и у меня точно такой же стол. Между столами – окно во двор. На подоконнике большой стеклянный цилиндрический аквариум. Рядом с ним сидит, смотрит на рыбок и время от времени лапкой щупает воду сибирский кот Дымка. Его в дом принес мой брат, взяв котенка у одноклассника Нюмы¹⁵. В аквариуме рыбки – гуппи и меченосцы, и разные водоросли: ряска трехдольная, валлиснерия… Названия других – уже не помню. Зато помню как мы ходили ловить дафний, как дафнии жили в отдельной банке, как ими кормили рыбок… Этого всего инициатором был братик.  Еще он принес в дом морских свинок. А также развёл голубей, построив голубятню на балконе. В доме побывали ужи, черепахи, некоторое время в туалете жила курица, в ванной плавал карп, содержались птички в клетках…
 Из окна видна школа – в соседнем дворе. Мы оба учимся в этой школе. Он – круглый отличник. Я – «хорошист».  Когда я учусь во втором классе, он учится уже в четвертом, я в третьем – он в пятом, я в девятом, он – в одиннадцатом. Но вот школу мы окончили с разрывом в один год: он учился 11 лет и на нём этот образовательный эксперимент завершился, а я уже оканчивал десятилетку. Так что, когда я был на первом курсе, он был на втором, я на втором – он на третьем, после чего произошел разрыв и этой закономерности: я бросил институт и  резко «вырвался назад»… Но это другая история и написать её пока некому.
Я же пишу про крепкие, но яркие цветные сны двух очаровательных мальчишек, родных братьев, окружённых огромной и самозабвенной любовью матери, бабушки, отца. Да, ещё, пожалуй, и старшего брата. Так что семейка эта  уравнение-то непростое… Временами с шестью, потом – после смерти бабушки – с пятью неизвестными.
И снится им…
Интересно, эти сны где-то существуют?

***
А я думаю, что сны где-то существуют… Я вообще люблю иногда поверить во что-то совершенно антинаучное. Это будит фантазию и наполняет жизнь романтикой. Веселее как-то делается. По-научному – нет загробной жизни. По ненаучным предрассудкам – есть. Что веселее? Что я выберу?  Причем ни то ни другое проверить невозможно. Так я лучше выберу что получше… Пусть будет жизнь после смерти. А как это согласовать с базовым   образованием и научной картиной мира? Тут все просто. Есть некая «научная картина мира вообще», её знают немногие, а во всей полноте никто. Сопрягать или, напротив, противопоставлять научную и ненаучную картины – их дело. Моё дело в другом.  Есть фрагменты «научной картины»  в моём сознании. Вот с этими фрагментами мне и надо найти согласование. А с самим собой всегда легко договориться, особенно если при этом вопросы совести не затрагиваются, а речь идет лишь об умозаключениях… Всегда можно сварить некий интеллектуальный супчик из того что есть, подправить вкус приправами эмоций и психологической защиты и получится бедотво. Ударение на последнем слоге. Или бедатво – как вам больше нравится. А как на самом деле знает лишь тот самый брат, которого мы тут ждем уже… Чёрт знает сколько!
Потому что именно он придумал как слово «бедотво», так и его сущностное наполнение. Бедотово, господа, это блюдо, приготовленное из того, что есть, некая эклектичная мешанина  из всяких остатков продуктов. Но если за дело берется человек интеллигентный – даже если он маленький мальчик, каким был мой брат в то время, когда  придумал бедотво – получится вкусно, сытно, радостно и еда превратиться в игру, в праздник!
Мой долгожданный брат придумал еще одно хорошее слово – «курицебаза» (вместо реальной яйцебазы, служившей путевым ориентиром на маршруте к  Елене Петровне Сташко). И не только эти слова он придумал. Он вообще знатный сочинитель.

Так что ведомый творческим гением брата я научился готовить бедотво, в том числе и бедотво интеллектуальное. И мне с ним – интеллектуальным супчиком – хорошо, легко и просто.

Супы.

«Японский суп с мидиями и лососем».

Ну вот, теперь все помешались на японской кухне…  Побросают в пустую горячую воду травы, кусочки лосося и кестик¹⁶ мидии, подадут это в фарфоровой  чашке с голубым орнаментом, придвинут плошку соевого соуса, миниатюрный подносик с васаби – и ешьте, господа! А варить кто будет? Пушкин?
Мы наваристые супы любим… Например, суп вермишелевый с курицей.  До чего ж хорош, собака! Или вот сырный суп – хоть, говорят, и французский по происхождению, а вкусный! «Коньяк французский, но хороший» – говорил один пехотный капитан…
Что там у них еще?    

«Солянка сборная мясная».

Ну, вот это уже кое что… Её, конечно, приготовить надо правильно, не переборщить с солеными огурцами, лучше побольше маслин.  И маслины должны быть без косточек, но надеяться на это всё равно, что верить в мир на Ближнем Востоке. Но вообще-то, по сути, солянка сборная тянет на то, чтобы быть причисленной к семейству бедотво. Или «бедотвей»? «Бедотвов»? С ума сойдешь с этим русским языком! Оправданием мне может послужить лишь то, что единственная четверка в моем аттестате зрелости, это четверка по русскому языку. (В смысле, –  остальные пятерки. Без этого уточнения  можно было  бы ошибочно предположить, что четверка по русскому –   лучшее, чего я смог достичь в школе. На самом деле – это худшее, до чего я смог докатиться. И не последняя причина того, что я зацепился на столь приличном уровне, а не скатился в состояние устойчивого и заслуженного равновесия где-то пониже, состоит во влиянии  сияния золотой медали, полученной моим братом в школе.  Мне даже по ошибке доверили пост секретаря комитета комсомола школы, который до меня заслуженно занимал мой брат. Я же, получив сию почетную должность по наследству, работу развалил, мне был объявлен выговор с причитаниями: «Родные братья, а какие разные!»
Конечно разные: я вот почти никогда не опаздываю, а он где, я вас спрашиваю?!

Опаздывает – зато какую радость доставляет, когда приходит, всё-таки!

А пока будем развлекать себя сами. Тем более, что пацаны снова включили музыку, а я-то думал, что вот-вот играть начнут. Музыка, по правде сказать, неплохая. Инструментальное исполнение всемирно известной еврейской песенки «Бай мир бист ду шейн…»  Помните? Утёсов ее пел со словами «Барон фон дер Пшик попал на русский штык…» А в благословенные шестидесятые на «Мелодии» вышла пластинка, где эта музыка под названием «Моя красавица» исполнялась не помню каким оркестром – кажется, под упр. Скоморовского. Но без слов. Питкин¹⁷ приносил грампластинку послушать. А слова-то, на самом деле, были такие:  «Красавица моя красива, как свинья, и всё же мне она милее всех. Танцует, как чурбан, поёт, как барабан, но обеспечен ей всегда успех… Моя красавица всем очень нравится с походкой легкою, как у слона…».  Есть еще сто вариантов текста на этот фокстрот, написанных на разных языках. Вот, например, начало ещё одного варианта по-русски: «Старушка не спеша  дорожку перешла, её остановил милиционер…» и т.д. А вообще-то этот фокстрот появился в тридцатые годы и написал его Шолом Секунда. «Bei mir bist du scheyn» – «Для меня ты самая красивая...», слова Якоба Якобса. Эта песенка из бродвейского  мюзикла на идише «Ме кен лебн нор ме лозт ништ» («Можно было бы жить, да не дают»). Ну, напомню еще один вариант текста на русском, который я услышал как раз от этого самого брата, которого жду и дождусь-таки, и который звучал в  популярной телевизионной программе «В нашу гавань заходили корабли»: «В Кейптаунском порту с пробоиной в борту «Жаннета» оправляла такелаж…».

Но раз уж я сяду на этого конька – блатные и не блатные, а также, говоря современным языком прочие «неформальные» песни, которые я узнавал от братьев, то готовьте ваши глаза и уши, заготовьте мне бумаги и чернил! И – гитару в студию!!!  Или нет, лучше всё, что я в этой связи могу сказать – я не скажу.  Немножко оставим «на потом».

…старик Рабинович умирает. У постели сидит внучка Рива. Из кухни доносится запах. Рабинович – уже в агонии: «Ривочка, деточка, пойди узнай  – что это так пахнет? Ривочка возвращается и говорит: «Бабушка сказала, что это «на потом»…

Это сейчас можно пойти купить сотни вариантов песенников с любыми песнями, всё это исполняется по радио, по телевидению и называется мерзкими словами «русский шансон». Терпеть не могу! Убогие подделки под выдающиеся образцы прошлого.
Сдерживая себя сверх всяких приличий, напомню лишь первые строчки из несуществующего «песенника песен», услышанных от брата. Чтобы доставить ему удовольствие за счет внезапных воспоминаний.

«Марсель». Сейчас можно встретить не менее пяти вариантов этой популярной песни. Все они начинаются со строки: «Стою я раз на стреме, держу в руке наган».    Но я запомнил со слов брата немножко другой вариант начала: «Стою я как-то разом, держусь я за карман…».  Конечно, бессмертные строки из последнего куплета  «советская малина собралась на совет, советская малина врагу сказала нет» навечно украсят отечественную философско-политическую мысль. Следующий шедевр: «Когда с тобой мы встретились, черёмуха цвела, и в парке тихо музыка играла, а было мне тогда ещё совсем немного лет, но дел успел наделать я немало…». Это, пожалуй, одна из самых популярных, часто исполняемых песен. Говорят, что и её сочинил Владимир Высоцкий. Вполне вероятно, но в те времена мы её считали народной. Ритмический гитарный аккомпанемент к ней – «восьмёрка». А вот что-то из декаданса, но, утверждают, что и это – Высоцкий: «Тихо лаяли собаки в затихающую даль. Я явился к вам во фраке, элегантный, как рояль...». Невозможно – да и не нужно – забыть и про эту классику жанра: «Цыганка с картами, дорога дальняя, дорога дальняя, казенный дом. Быть может старая тюрьма центральная, меня, несчастного, по-новой ждет. Таганка, все ночи полные огня…».
Брательник всегда меня упрекал в неполном знании текста. И это правда. У меня плохая память – вы сами видите. Поэтому я могу начинать петь множество песен, но после первого куплета мне нужны подсказки. Поскольку подсказывать мне некому – ну не ожидать же настоящей глубокой   европейской культуры и всеобъемлющей эрудиции от этого молоденького официанта? – я лишь беглым огнем освежу кое-что в своей дырявой и вашей крепкой, как сталь, памяти еще несколько строк: «Когда я был мальчишкой, носил я брюки-клеш, соломенную шляпу, в кармане – финский нож. Я мать свою зарезал. Отца я загубил. Сестренку-гимназистку в уборной утопил». Дальше там еще много куплетов с омерзительными подробностями жизни этой маргинальной семейки. А вот еще популярное: «Когда  море горит бирюзой, опасайся шального поступка. У неё голубые глаза и короткая серая юбка». Дальше там вполне увлекательная история, которую на современном телевидении легко превратили бы серий в 100. А вот ещё из популярного «экзотического» направления: «Он – капитан, и родина его – Марсель.  Он обожает ссоры, шум и драки, он курит трубку, пьёт крепчайший эль и любит девушку из Нагасаки». Затем в тексте идут эротические подробности: «У ней такая маленькая грудь, на ней татуированные знаки…». Конец там просто ужасный. Что-то вроде: «…господин  во фраке, однажды вечером, наевшись гашиша, зарезал девушку из Нагасаки».

Одесская тематика обильна, значительна и популярна. Трогать её практически не будем, ибо иначе не закончить никогда. Всё-всё. Никаких «на  Дерибасовской, угол Ришельевской», никаких  «Мясоедовских», никаких «Сонечка справляет аманины», даже никаких «Мурок». В другой раз, в другой раз. Ну, разве что вспомним про это: «Гром прогремел – золяция идет, губернский розыск рассылает телеграммы, шо вся Одесса переполнута з ворамы, и шо настал критический момент – що  заедает темный элемент». Привожу здесь эти строки, потому что не знаю, что такое «золяция». Если вы знаете – скажите. Быть может – искаженная «изоляция»?
Но всё это не имеет вообще никакого значения, потому что смыслы давно все утеряны и человечество в них более не нуждается! Постмодернизм называется.

Всё! Никой «белая, несмелая…»,  или «койфен-папироссен».  Кончаем песни. Имейте-таки себе волю. И мужество с терпением, бо мы читаем меню дальше.

***
Горячие блюда из рыбы.

«Лосось-гриль с молодым шпинатом».

«Лосось на пару с запеченным авокадо и голландским соусом».

Т-а-а-к… Про лососину я, кажется, всё сказал… Не дождётесь! Следующий!

«Стерлядь волжская с красной икрой».

Ё-моё! Вот это по-нашенски! Это мы с братиком любим! Дак ведь наверняка же мало дадут… Принесут по масипусенькому шматочку того и другого на огромной пустой тарелке с нарисованными каким-нибудь соусом вычурными линиями на свободном  пространстве … И пару листиков салата подбросят – «для красоты». Знаем мы их! Это они, похоже,  и придумали эту чушь: «красота спасет мир». Идиоты! – Жратва спасёт мир!
Или не спасёт – тут заранее сказать трудно.

***
…уехал в Москву. И если до сих пор развивалась корневая система, тонкие и толстые корешки, охватывая широкое пространство и уходя вглубь, объединялись в единый жгут, превращавшийся в ствол, то теперь мы видим только ствол и не видим корней… Ствол утолщался, рос вверх, у корней пригревались пушные зверьки, грызуны всякие, на стволе появлялись ветки, на ветки садились птички, листва буйствовала, пока было её время, потом источала лишь красоту увяданья…  Если полазать по дереву и в кустарнике вокруг него, можно найти немало интересного, встретить чудных представителей местной фауны и флоры. Сейчас их осталось не так много, зато эта часть биосферы слилась в симбиозе бытия и это хорошо. Пытливый паганель нашел бы там казака, вовчика, коляндрика, нюру, митю, кафедру… И еще с дюжину живности разных видов и повадок. Я – за биологическое разнообразие, хотя раньше  хватало и пары хомячков…

***
Но я обречен  тренировать рефлексы, своевременно открытые и изученные знаменитым ученым Павловым: читаем меню дальше.

Горячие блюда из мяса и птицы.

«Телячий язык с картофельным пюре и соусом       «Васаби».
«Стейк из говяжьей вырезки с жареными грибами, зеленым маслом и горчичным соусом».
«Телячья печень в бальзамике с картофельным пюре».
«Свиная корейка на косточке под грибным соусом».
«Утиная ножка, томленая в пряном медовом соусе».
«Баранья ножка-гриль под горчичным соусом».
«Каре ягненка с овощным сотэ и соусом «Терияки».
«Утиная грудка в фруктовом соусе».
«Котлеты из индейки с жюльеном и картофелем».

Я отказываюсь делать выбор! Это выше моих сил! Я хочу весь список и порции побольше. Если по приговору Верховного суда меня заставят отказаться от одного блюда из этого перечня, я откажусь от утиной грудки, если от двух – смогу расстаться с утиной ножкой, если от трех – лучше пусть расстреляют…

Я, конечно, терпеливо буду ждать брата, но кто сказал, что при этом надо голодать? Кто сказал, что брат идет на свидание с изможденным от голода, обезображенным анорексией и неврозом на почве хронического недоедания младшим братом? Ему разве это надо? Ему надо встретиться со спокойным, довольным жизнью человеком, а не  пираньей.

Всё! Решено!

Официант!!!

***
А-а-а… Наконец-то! Идет, мой родненький братец! Пусть теперь сам решает – во что вонзить свой крепкий зуб, каким ферментом сбрызнуть пищу…

…худой, седеющий, элегантный…

…а я вижу подростка в майке и сатиновых трусах, который улыбается, и доброта исходит от него, и смелость меня наполняет, потому что с братом – ничего не    страшно!

«Джонни ты меня не любишь,
Джони ты-ы-ы меня погубишь! – Хэй!»

***
…заплачь, заплачь, пусть текут слезы… этого никто не увидит… заплачь, глядя на эти чёрно-белые фотографии из прекрасной молодости, которой больше не будет никогда, которая была самой прекрасной жизнью, когда-либо бывшей в истории человечества… за все два миллиона лет существования человека не было времени и жизни прекрасней той… это твоя тайна и твое счастье…оно уйдет навсегда, ничего от него не останется… и только пока ты плачешь, глядя на эти мутные, размытые чёрно-белые очертания прекрасного прошлого… пока звучит та музыка в твоем сердце…жизнь еще теплится… надежды уже нет, но серый пепел ещё тёпел, хоть и нет  давно           огня…синих сумерек наплыла тень… то ли ночь, то ли день…так сегодня и для нас с тобой гаснет свет          дневной…

Октябрь 2007, Москва