Menu

А фост одатэ…

Рейтинг:  5 / 5

Звезда активнаЗвезда активнаЗвезда активнаЗвезда активнаЗвезда активна
 


Но вернемся в ИПФ АН МССР.

Пропущу комнаты полузабытых мною изобретателей и инженеров, пройду, не переставая удивляться премудрости Божией и многообразию форм жизни в природе, мимо таблички с надписью «Ученый секретарь Совета к.т.н. И. Дьякон», и подойду к обитой дерматином двери с надписью «Лаборатория физической кинетики».

Там, за дверью слышны громкие голоса, – идет семинар!

Хозяин комнаты – член-корреспондент, доктор физико-математических наук  Виктор Анатольевич Коварский. Эта фамилия была знакома мне задолго до того, как я узнал о Викторе Анатольевиче, поскольку его отец – академик Коварский – часто упоминался моим отцом: они были знакомы. В комнате, кроме хозяина,  постоянно сидят аспирант Илюша Авербух и кандидат физико-математических наук Нюма Перельман. Во время семинара сюда собираются и остальные сотрудники лаборатории, обычно сидящие на четвертом этаже в комнате, до которой я еще доберусь: И. А. Чайковский, Э. П. Синявский, А. В. Белоусов, В. Н. Чеботарь, к которым присоединяются имеющиеся в наличии аспиранты. Они увлеченно и всерьез обсуждают свои и чужие научные работы, так что не будем им сейчас мешать, а досужую болтовню, до которой я большой охотник, прибережем для реминисценций в связи с предстоящим посещением четвертого этажа.
Напротив мы увидим комнату, в которой сидит и заведует свой лабораторий  Сергей Львович Пышкин – человек, казалось бы, скромный и незаметный, однако, в действительности, весьма непростой и примечательный. Он только что стал доктором наук, пройдя немыслимые испытания, включая защиту ВАКа!
Идя дальше, мы, от души поприветствуем несущего самому себе загадочную улыбку невменяемого Яшу Кернера,  который крадучись и прижимаясь к стене пробирается вдоль коридора.
Справа по ходу промелькнет одна из комнат «лаборатории Бологи», примечательная лишь тем, что в ней Леня Молдавский давал мне подышать отрицательными ионами из сделанной ими  люстрой Чижевского. Так что, вдохнем-выдохнем, и перейдем в соседнюю комнату, относящуюся к ведению академика Петрова Юрия Николаевича. (В подчинении Ю.Н. Петрова находится «Отдел проблем прочности и долговечности деталей машин», состоящий из трех лабораторий: «Электрохимической размерной обработки металлов», которой заведует А. И. Дикусар, «Гальванических покрытий», которой заведует Г. Гурьянов, и «Физико-механических исследований», заведующий – В.В. Паршутин.)

Здесь мы встретим кандидата технических наук, старшего научного сотрудника Григория (Герша) Наумовича Зайдмана, который наверняка курит и наверняка приветливо улыбнется. Послушать его будет приятно хотя бы из-за необычной картавости: вместо «р» он произносит чистое, фонетически безупречное великорусское, то есть без фрикатива, «г»: «Здгаствуй, Сегежа, заходи…» Здесь же нас встретит Жанна Ильинична Бобанова, обрадуется, предложит кофе, и мы не откажемся. Воду вскипятят в колбе, а кофе подадут в химической посуде.
И это правильно!

Сюда заглянет Галя Ключникова, и мы с ней вместе перейдем напротив, чтобы попасть в зону действия вулканического темперамента Александра Ивановича Дикусара – тогда кандидата, а теперь уже давно доктора химических наук. Он будет заразительно хохотать, громко, радостно и темпераментно что-нибудь интересное рассказывать. Все окружающее попадет под его обаяние,  доброту, образованность и подлинную, наследственную интеллигентность. Уйти от него нельзя. Но и оставаться невозможно! Поздороваемся с Иркой Ивановой-Шекун, Юрой Энгельгартом, Володей Петренко,  и другими, кто мог в этот момент здесь оказаться, и, пройдя мимо Патентного отдела, в котором сидят Раиса Захаровна Факторович, Норика Мыцу и Таня Ефанова, проберемся в соседнюю комнату – к Паршутину.
Впрочем, его там, конечно, нет,  – он стоит у первой лестницы и курит в неплохой компании: Петр Иванович Хаджи, Мирча Илларионович Шмиглюк, кто-то еще, из числа проходивших мимо. (А в комнате Паршутина  остался в  одиночестве угрюмый, неразговорчивый человек по фамилии Береза.)
Площадка, где они курят, для меня – и многих других – относится, если не к святыням, то уж особо памятным местам, как минимум. Вообще, для всех сотрудников Института эта часть коридора сродни рыночной площади перед городской ратушей в средневековом городе, поскольку именно здесь находится Дирекция ИПФ АН МССР.
Во время оно здесь, в дирекции,  восседал Борис Романович Лазаренко, а после его смерти – Мирча Кириллович Болога.

Научную квалификацию доктора технических наук, члена-корреспондента АН МССР М.К. Бологи народное мнение ставило гораздо ниже, нежели упомянутого С.И. Радауцана, коего  ранее мы обозначили как плохо успевающего студента. Бологу молва уверенно определяла как провинциального пэтэушника. (ПТУ – профессионально-техническое училище, техникум.)

Не берусь судить, в какой степени это справедливо – мне лично никогда не приходилось не только обсуждать с Мирчей Кирилловичем какие-либо научные проблемы, но и присутствовать при таких обсуждениях. Приведу, впрочем, случай, когда один злопыхатель из числа сотрудников «лаборатории Бологи», выйдя из кабинета Мирчи Кирилловича не удержался и шепотом рассказал случайным собеседникам: «И он еще считает себя ученым! Теплофизиком!! Загляните сами в его кабинет: все кондиционеры включены, а  окна нараспашку! И этот дурак еще жалуется:  какая, мол, сегодня жара – даже  кондиционеры не помогают!!!»

Любой директор по определению является объектом домыслов и пересудов. Мирча Кириллович не являлся исключением и давал для любителей-директороведов немало поводов для перемывания костей.

Среди стандартных тем, – сребролюбие Мирчи Кирилловича. Размер его зарплаты был, в общем,  известен – в советские времена зарплаты были стандартизованы и легко вычисляемы, а вот размер его дополнительных доходов, получаемых, опять же, из кассы института, являлся предметом регулярных недоброкачественных исследований, слухов и наветов. Поговаривали, что он, и группа особо приближенных лиц регулярно получают огромные премии за «экономию фонда заработной платы». Смысл и способы «экономии» научные сотрудники понять не могли, поэтому полагали, что экономить в условиях планового бюджетного финансирования можно только одним способом: не отдать несчастным научным сотрудникам положенного по закону. Поговаривали о каких-то манипуляциях с доходами от распространения журнала «Электронная обработка материалов», главным редактором которого числился М.К. Болога.  Подвергалась критической оценке и кадровая политика, проводимая директором. Если бы в те времена уже применялось слово «рейтинг», сказали бы, что, пристроив одного своего тупого и малограмотного родственника  в Институт, да еще не рядовым слесарем, а в «руководящее звено», Мирча Кириллович, безусловно,  свой рейтинг существенно понизил. Впрочем, теперь все это неважно.

В Дирекции сиживали и другие люди – Юрий Николаевич Пауков, многолетний заместитель директора Института, кандидат технических наук. Он происходил из хорошо известной в среде кишиневской  интеллигенции семьи, – его отец был партийным работником, а мать – Виктория Анисимовна Паукова – на протяжении многих лет преподавала Историю КПСС в Кишиневском Госуниверситете, снискав любовь и уважение многих поколений студентов.
Бывал там и заместитель директора по хозяйственно части, человек с замечательной фамилией Тронь. За невозможность добиться от него хоть чего-нибудь, и постоянные ссылки на то, что «он ничего не решает – идите к Мирче Кирилловичу», его, разумеется, прозвали «Не-тронь».
Кроме того, там были секретари и помощники, сменявшие друг друга с течением лет.

Но самое для меня памятное место на втором этаже, это, конечно торцевая часть, где находился Отдел теории полупроводников и квантовой электроники Святослава Анатольевича Москаленко, в котором я проходил аспирантуру.

***
Описанию периода «обучения в аспирантуре» как нельзя лучше подойдет эпиграф:

«… блажен, кому с друзьями
Свою весну пропировать дано,
Кто видит мир туманными глазами,
И любит жизнь за песни и вино».

Н. Языков

В аспирантуру я поступил сначала на заочное отделение, продолжая отрабатывать распределение на кафедре оптики и спектроскопии Кишиневского госуниверситета.  Спустя год, пришлось  обмануть заведующего кафедрой Валерия Петровича Мушинского: пока он был в отпуске, я сам себя уволил  и перевелся на очное обучение. (Если бы  этого не было сделано, то, конечно, никакой диссертации тоже не появилось: в течение первого года заочной аспирантуры я не то что не приступил к исследованиям – я даже не смог ни разу встретиться со своим научным руководителем П.И. Хаджи. Ибо Мушинский был не просто строг, – это был тиран: уйти с кафедры в рабочее время я не мог никуда и никогда. Впрочем, я сам, видимо, был еще слишком послушным и прилежным.)

Впечатления от аспирантуры начинаются с посещения еще одной комнаты, относящейся к Отделу Святослава Анатольевича и знакомства с ее обитателями. Эта комната находилась на четвертом этаже, куда мы еще поднимемся, а сейчас – для полноты описания Отдела, забежим вперед. В ней в те времена  сидели: кандидат физико-математических наук Владимир Алексеевич Синяк (далее Сеня), младший научный сотрудник, Анатолий Харлампиевич Ротару (далее Ройтман) и еще два аспиранта  – Профир Бардецкий и Костя Петрашку

Итак, начало сентября 1977 года, мой первый день в аспирантуре. В этот день сотрудников института и аспирантов, как это довольно часто практиковалось в те годы,  послали на весь день в колхоз – на уборку кукурузы.

Пить начали сразу, как прибыли на место. Опытные работники Академии наук поехали не с пустыми руками. Да и, кроме этого, прикупали у крестьян. Работу нам поручили интеллигентную: очищать кукурузные початки от листьев.  Хозяйственный Толя Ротару наполнил с нашим участием большой портфель очищенными зернами.  Мотивировал он этот поступок безупречным утверждением: если кур кормить кукурузой, то и яйца и мясо будут гораздо вкуснее. А, поскольку жил он «в частном секторе», то куры у его родителей действительно были, значит, брал он для себя, а не на продажу, что, безусловно, возвышало моральную оценку поступка.
В течение того дня я со многими познакомился, а с теми, кого уже знал, – сдружился потеснее.
На обратном пути – в кузове грузовика – мне было поручено держать за ноги парня, уже отрубившегося. Его положили на скамью вдоль борта и, чтоб он не свалился, надо было придерживать. При этом Толя Ротару сказал мне: «Смотри, держи его хорошо, он сын профессора!». Я тоже был сыном профессора, но промолчал. К концу поездки этот парень очухался, и мы продолжили пьянку в пивбаре. Этим парнем  оказался Александр Валентинович Белоусов (далее Кеша), ставший очень близким моим другом, чья ранняя смерть  в 1999 году подтолкнула меня к этим, в частности,  воспоминаниям.
Но тогда еще все были живехоньки.

Пили в тот день много – до позднего вечера.
Домой я, все-таки, пришел сам, без приключений и проблем. Я тогда жил вдвоем со своей мамой, но она, слава Богу, моего состояния не заметила. Тихо залег спать, а к полудню следующего дня  был уже совсем здоров – такова сила молодости. Пошел в институт, где бойцы  вспоминали минувший день и нетерпеливо готовились продолжить. Дисциплиной в те времена никто не пренебрегал, так что надо было дождаться конца рабочего дня. После этого компанией, ставшей впоследствии очень дружным отрядом друзей-собутыльников, мы, ведомые нашим лидером – Володей Синяком, называемым всеми Сеней, – направились «к Лямурову». Это тоже пивной бар, но не тот, в котором мы разминались вчера. «Лямуров» располагался в подвале одного из жилых домов в районе телецентра и был очень популярен  у работников киностудии «Молдова-филм» и Гостелерадио, расположенных по близости.
Здесь уже состоялось мое настоящее боевое крещение.
Взяли по кружке пива. Уже допивая свою, я заметил, что Сеня внимательно за мной следит. Только я поставил пустую кружку на стойку, как Сеня достал откуда-то поллитровку перцовки и, вертикально опрокинув, перелил ее в мою кружку. На поверхности перцовки плавал островок пивной пены, поднявшейся со дна и отошедшей от стенок. «Теперь давай до дна, не отрываясь! Сможешь? – таков был Сенин приказ, и я не мог ударить лицом в грязь. Его обаяние, желание понравиться ему и остальным замечательным людям, стать для них «своим» – все это было сильнее инстинкта самосохранения, и я выпил. Все, до конца и не отрываясь.  Потом пошла обычная пьянка, объем и содержание которой я описывать не буду.

Как видите, пока я не умер.

Последующие два года в аспирантуре проходили на фоне непрекращающегося пьянства, однако, сопровождались  обретением настоящих друзей и интересными знакомствами.

Наша компания тех лет: уже упомянутые Сеня и Кеша, Ройтман, Лева  (кандидат физико-математических наук, ученый секретарь института математики  Владимир Иванович Левченко) и я. Впоследствии в наш коллектив влился двоюродный брат Кеши – Игорь Белоусов, получивший тогда кличку «молодой».
Сеня казался мне «главным». Он был молодым кандидатом наук, окончившим несколько лет назад аспирантуру в Киеве. Невысокого роста, сухощавый, обаятельный, носивший черную бороду-эспаньолку, Сеня производил на меня  впечатление романтического героя-физика  шестидесятых, которому ведомы и таежные тропы, и горы,  и гитара у костра, который надежен, весел и смел.  Мне  очень хотелось стать его другом, и это произошло.

В теплое время года мы в конце рабочего дня ходили «на природу».

Часов с пяти начинался поиск средств и сколачивание коалиции. До шести часов пятнадцати минут все оставались на рабочих местах. Потом дружно уходили, обсуждая место, куда пойдем сегодня.

Возможны были следующие варианты.

«В овраг».

Если пройти по Академической до конца, упрешься в глубокий овраг. Он же – «рыпа». Точнее, это не овраг, а целая долина между холмами. Налево за углом – продовольственный магазин, где можно было все закупить.  Справа за оградой – комплекс Лечсанупра, на другой стороне «рыпы» – вершина следующего холма. За ним – огромная котловина парка «Комсомольское озеро». Обычно мы оказывались на противоположном склоне среди молодых сосен. Отсюда открывался отличный вид на окрестности, и бдительный Сеня мог заранее заметить опасность в лице милиции, следившей за общественным порядком.
Дальше все разворачивалось по более или менее стандартному сценарию. Откупоривались бутылки. Я всегда тяготел к сухим винам, Сеня – к крепленым или к водке. Кеша, поспорив,  соглашался  с Сеней. Всегда, разумеется, имелась и какая-нибудь закуска: хлеб, консервы, колбаса…
Когда всё выпивали – шли добавлять. Взяв еще, не всегда возвращались на то же место. Иногда тянуло на приключения и продолжение праздника в новом месте. Поэтому продолжим описание основных «точек» на природе.

«Сибирь», или «Россия».

Для этого надо было отъехать на автобусе далеко за Телецентр – туда, где впоследствии построили Автовокзал, затем довольно долго идти перелесками. В конце концов, мы оказывались в некоей лесополосе, напоминающей среднерусскую природу. Отсюда и название.  С учетом отдаленности от магазинов мы набирали побольше, но, как правило, все равно не хватало. Тогда возвращались к цивилизации,  снова закупали и шли куда-нибудь еще.

«Комсомольское озеро».

Место общеизвестное, но я позволю себе сделать некоторые уточнения. Мы располагались по-над озером со стороны  улицы Новосибирской, Тюменской и иже с ними. Там, где сейчас понастроили коттеджей самые богатые «новые молдавские». А тогда там был огромный пустырь, обрывавшийся вниз к озеру. Мы садились на травку, и перед нами открывалась величественная панорама Комсомольского озера и  Боюкан.

Здесь мы однажды встретили замечательного человека и хорошего физика Евгения Васильевича Витиу и  провели чудесный вечер в разговорах, решении хитрых физических задачек, знатоком и любителем которых  является Евгений Васильевич, ну и, конечно, все это сопровождалось совместным распитием спиртных напитков.

«На Амурской».

Это место можно лишь условно отнести к «природе», поскольку мы посещали нормальный частный дом с садом и огородом, расположенный на улице Амурская. Там жила Кешина бабушка. После ее смерти здесь поселился Игорек с женой, построив себе новый домик.  В последние годы эта точка стала основной. Здесь же мы и поминали Кешу в день его похорон.

На этом описание мест, называемых «на природе», я временно приостанавливаю. Знающий предмет читатель заметил, что все описанные места расположены в одном районе. Эта экономико-географическая замкнутость, близкая к автаркии, была характерна для мироощущения Сени.  Он всегда боялся попасть в лапы милиционерам, – это называлось «залететь». Хотя, случалось, и попадал. Тогда возникала задача «перехватить телегу» – из медвытрезвителя на работу направлялись материалы. Их можно было успеть выкрасть из канцелярии, если первым и регулярно просматривать институтскую почту.
Кроме того, Сеня только в этом районе чувствовал себя уверенно, – здесь он знал все ходы и выходы.

Но, несмотря на это, мы регулярно покидали пределы района и совершали подчас весьма отдаленные вылазки, о чем разговор еще впереди, а пока продолжим описание «точек».

«Три покойника».

Так называлось – неофициально, конечно, – кафе на улице Котовского, за спиной которого находилось Армянское кладбище.
Здесь мы располагались с относительным комфортом. Заказывали пельмени, для приличия брали пиво – чтоб «официально» получить посуду для питья. (Для забывчивых и жителей иных планет разъясняю: «приносить и распивать спиртные напитки запрещено». Мысль закавычена, причем она не просто цитируемое высказывание – это заповедь! Её знал каждый гражданин СССР, где бы он ни прожил всю свою жизнь.)
После этого мы, более или менее прячась, пили принесенное с собой и закусывали. Бабушка уборщица с удовольствием забирала наши пустые бутылки – это ее законный заработок, буфетчики и буфетчицы делали вид, что ничего не происходит, и веселье шло своим путем. Благодать могли нарушить только милиционеры, которые время от времени появлялись в кафе в виде патруля и могли «наехать».  Отбрехаться, налив им по стаканчику, удавалось всегда.
В кафе под вечер всегда стоял дым коромыслом, все посетители были уже достаточно поддатые и поэтому шумно галдели – каждый в своей компании.
Если пьянка начиналась с «Трех покойников», то она никогда не могла тут же и закончиться, поскольку достаточное количество выпивки туда не принесешь – сил и времени было с избытком и мы направлялись куда-нибудь еще.

«Стекляшка».

Это ближайшее к институту кафе, вплотную примыкающее к киностудии «Молдова-фильм». Тут все происходило так же, как и в «Трех покойниках», только стоячих мест было больше. Спиртное мы, естественно, тоже приносили с собой.  Здесь всегда можно было встретить кого-нибудь из известных актеров, режиссеров или кинооператоров. Часто бывали и некоторые сотрудники нашего Института. В этом был некоторый изъян, поскольку бдительный Сеня следил за нашей и своей репутацией.

Гостиница «Экран».

При гостинице имелось кафе-ресторан. Сюда мы тоже иногда захаживали, но это было, все-таки, дороговато, поскольку «приносить и распивать» здесь было не принято.

«У Лямурова».

Это затрапезный пивной бар, организованный в тесном подвале жилого дома. Один эпизод, связанный с этим местом я уже описал, а большего оно и не заслуживает. Меньшего, впрочем, тоже.

«На кладбище».

Речь шла, естественно, только об Армянском кладбище. На описываемый момент времени – конец семидесятых – на кладбище нами посещалась одна могила – моего отца. Потом там похоронили Сенину мать. Потом Кешиного отца – Валентина Даниловича, – потом Кешину мать – Елизавету Федоровну, – а потом и самого Кешу.
Если выпивали на кладбище, затаривались, обычно, в магазине на первом этаже жилого двухэтажного дома на углу, напротив  входа в кладбище.

По существу, эта точка выводит нас уже на просторы старой части города, города моего детства и отрочества – до моего дома десять минут пешком. У меня дома мы, конечно, тоже изрядно выпивали, но, все-таки, нашу квартиру к «точкам» отнести нельзя. А вот следующие две квартиры – можно.

«У Левы».

Лева – он же Владимир Иванович Левченко – проживал с женой и дочерью на бульваре Негруцци в «нижней» девятиэтажке, рядом с кафе «Порумбица». Его гостеприимная семья часто принимала всю нашу гоп-компанию. Здесь было хорошо и интересно.  Происходили события, достойные отдельного описания, что, возможно,  и последует в будущем. А пока обозначу еще одну точку.

«У Нифашева».

Игорь Нифашев, скульптор, художник, певец, философ, собеседник, собутыльник. Он жил на Ботанике в однокомнатной квартире, служившей ему, отчасти, и мастерской. На полу стоял великолепный деревянный бюст Фаворского высотой в метр с лишним, на стеллажах много хороших и редких книг и альбомов. К Нифашеву мы часто заваливались и все вместе и по отдельности. Здесь была атмосфера настоящей богемы и эпатажного вольнодумства. Никто, кроме Игоря Нифашева не позволял себе в то время орать громоподобным басом «коммунисты и фашисты – это одно и то же! Брежнев маразматик и идиот! Советская власть – говно!» Кроме эмоционального всплеска в виде того или иного лозунга, Игорь готов был сколь угодно долго отстаивать свои высказывания в полемике. Впрочем, аргументами, как правило,  служили всего лишь другие эмоции, либо ссылки на «авторитетов», что характерно для многих гуманитариев.
Игоря обожали все нищие и алкоголики микрорайона: получив гонорар, подчас немалый, он охотно раздавал деньги направо и налево.

Отдельного описания заслуживают загулы с посещением родственников Ройтмана2  (да простит мне уважаемый Анатол Харалампиевич столь фамильярные воспоминания и использование  его дружеского прозвища тех  лет).

Сам Толя жил со своими родителями и женой на Ботанике в частном доме. Это был настоящий молдавский дом с виноградником, садом и огородом. Во дворе был еще один небольшой домик, называемый на местном жаргоне времянкой. На самом деле это был нормальный отапливаемый дом. В нем Толя и жил. Мне приходилось там пару раз ночевать в связи с сильно затянувшимися пьянками.

Загулы могли начаться в любом из вышеназванных мест. В какой-то момент рождалось предложение пойти, скажем, к художнику «К», у которого была мастерская в подвале Кешиного дома. Там продолжались разговоры и питье вина. Потом становилось ясно, что надо ехать к каким-то родственникам Толи Ротару, проживавшим в разных районах города в собственных домах и, естественно, с собственными винными подвалами.
Садились в машину Левы, – у него единственного тогда была своя машина, – и ехали куда-нибудь на окраину города. Там нас гостеприимно встречали, заводили в подвал и допускали к бочкам с вином и всевозможным видам домашнего консервирования. Пьянка продолжалась. Потом вспоминали, что у таких-то (как правило, уже не наши знакомые, а знакомые или родственники наших  сиюминутных хозяев) сегодня свадьба, или крестины и т.д. Собирались и ехали к этим людям. Там нас встречал оркестр и всеобщее веселье. Мы тоже начинали петь песни, – пьянка продолжалась!
Сценарии, конечно, были самыми разнообразными, но суть сохранялась неизменной: от одного – к другому, потом к третьему и так до момента, когда, все-таки, захочется спать.

Случалось нам в ходе загула заезжать и в другие города – в Тирасполь, Бендеры и даже в Одессу.
У Ройтмана бывали подвиги и покруче: однажды он, провожая Игорька, зашел с ним в вагон, чтоб выпить на дорожку еще по стаканчику,  и   уехал в Киев, где провел несколько дней, прежде чем  смог вернуться. При этом он регулярно звонил на работу и сообщал Святославу Анатольевичу, что болеет.
Но Лева по части «путешествий» превзошел и этот случай: он вышел из квартиры в домашних тапочках вынести мусор, а, в результате, встретив возле мусорки знакомых, исчез из дому на неделю, посетив при этом несколько славных городов нашей страны.

Кроме будней у нас бывали еще и  научные конференции, проводимые  в разных городах.

Помнится, однажды мы ехали на поезде в Ивано-Франковск.  Толя чуть не опоздал, зато принес сверх «обязательных для каждого» бутылок со спиртным трехлитровую банку домашнего вина. Вино мы вчетвером начали «пробовать» сразу же, а опустошили банку  не позднее Вистерничен – то есть, минут за десять-пятнадцать движения поезда. Дальше все текло как обычно, и только бабушка-соседка, выходя в семь утра в Черновцах, сказала встречавшему ее внуку: «Я ехала с такими бандитами…» А мы поехали дальше.
Славная конференция была также в Киеве. Мы жили в общежитии аспирантов у Игоря Белоусова. Я прекратил потребление спиртного на вторые сутки: победила телесная слабость и тяга к прекрасному: я отправился в оба художественных музея, потом искал – и нашел! – церковь, в которой что-то нарисовал Врубель, отыскал также дом Булгаковых, на котором тогда еще не было никаких мемориальных досок. В общем, культурно развлекался. Вернувшись вечером в общежитие, я, поднимаясь по лестнице, услышал знакомый голос Анатола, гулко разносившийся по пустым коридорам. Между третьим и четвертым этажами я его обнаружил. Толя стоял возле окна спиной ко мне, курил и эмоционально объяснял стоящей на подоконнике мойщице окон: «Ты понимаешь, или нет, что я решил нелинейное уравнение! Линейное каждый дурак решить может, а нелинейное никто не может! А я решил!»
Я остановился, чтоб незаметно дослушать до конца, но несчастная женщина, заметив меня, взмолилась: «Вы его знаете? Заберите его, пожалуйста, а то у меня еще много работы».
Мы ушли к себе в комнату, где остальные как раз приходили в себя и  готовились к «вечерней».
Отъезд, точнее, отлет из Киева был достоин всей поездки. В аэропорт мы приехали заранее и, поскольку до посадки еще оставалось время, снарядили гонца в магазин. Гонцом, после долгих препирательств, выпало быть Толе. Он ушел, а мы остались сидеть на лавочке в тени акаций. Объявили посадку. Толи пока еще нет. Объявили окончание посадки, – его все еще нет! Делать нечего – пришлось последними пройти на регистрацию. Пока мы сидели в накопителе, надежа была. Пока нас везли по летному полю – надежда оставалась. Пока мы рассаживались в самолете, надежда угасла не до конца, но когда дверь самолета закрылась, и мы увидели через иллюминатор отъезжающий трап – надежда рухнула окончательно! Все, придется лететь не подготовленными.
Но трижды права народная мудрость, утверждающая, что у пьяных и влюбленных есть свой ангел-хранитель: в борт (Sic!) собирающегося взлетать  самолета кто-то постучал!!! Стюардессы открыли дверь и потрясенные увидели на верхней ступеньке вернувшегося трапа Анатолия Ротару с четырьмя бутылками шампанского в руках! Одну он тут же отдал оторопевшим стюардессам, указав им, «что теперь уже можно лететь», потом подошел к нам со словами: «Мэй, в этом городе вообще нечего пить. Я с трудом нашел вот это шампанское. Взял шесть бутылок, но одну пришлось отдать, чтоб выйти на поле, а еще одну отдал водителю». «Какому водителю?» – спросили мы. «Ну этому, который лестницу водит», – ответил доблестный Ройтман, устраиваясь поудобнее: до дому-то  лететь почти час!


2 Трансформацию фамилии, А.Х. Ротару заслужил за систематическое проявление качеств, присущих, либо приписываемых,  многим  евреям – находчивость, хитрость, дальновидность, умение "не забыть себя"…