Кишиновеллы

Очерк к 100-летию Н.И. Белкина

Опубликован в журнале «Русская провинция», номер 1(41), 2002, стр.100–104

А, может, лучше, «Кишинёвеллы»? Не знаю… Как бы то ни было – спасибо судьбе: я снова погружусь в сладостный мир воспоминаний, буду путешествовать по любимому городу в пространстве памяти, перебирая места и события, людей и эмоции. Я опять – волшебник, маг и чародей, способный оказаться где угодно.
Ну, для начала, например – в Долине Роз!

Это еще не совсем та Долина Роз, которую можно увидеть сейчас, это еще не городской парк, а просто – часть природы, примыкающей к городу, в которой ведется не совсем городская хозяйственная деятельность.
Рано-рано утром, еще до восхода солнца мы – учащиеся третьего или четвертого класса (то есть память унесла меня в 1960-61 гг.) – собираемся возле школы на улице Киевской, 59 (я буду давать сначала старые названия улиц, потому что такими они мне приходят в воспоминаниях, а в скобках укажу наименования современные; Киевская теперь называется «улица 31 Августа»). Потом идем по этой самой улице до ее начала, проходим мимо Чуфлинской церкви, спускаемся в низину, по которой течет ручей, название которого мы никогда не знали, переходим его по деревянному мосту и поднимаемся по дороге, идущей мимо «польского» кладбища, заглядываем внутрь: прямо возле ворот очень глубокий колодец с вкусной, но холодной водой – надо проследить за спуском и подъемом ведра, крикнуть в глубину, улавливая гулкое эхо, напиться по очереди и проследовать дальше, к началу аллеи старых шелковиц! Отсюда и отмеряется пространство, называемое Долина Роз.
Слева и справа от аллеи –  огромные поля покрытые кустами роз! Да-да, именно так и было полвека тому назад! Солнце только собирается всходить, а вдоль кустов уже идут сборщики лепестков. Лепестки роз надо собирать на рассвете, потому что именно в этот час в них больше всего розового масла. Нам выдают холщевые мешки, горловины которых натянуты на проволочные обручи. К мешкам пришита лямка, которую надо перебросить через плечо,  и встать в назначенный тебе ряд кустов. Цветы не надо срывать целиком с головкой-чашечкой, брать нужно только лепестки. Не помню уже – какую норму выработки нам устанавливали: килограмм, два или три – выполнить мы ее все равно не могли, ведь лепесточки почти невесомые! А колючки у роз – острые и цепкие. Но с нас строго и не спрашивали: сколько смогли, столько и собрали. Следили только за тем, чтобы «для веса» не подложили камушки, и чтобы не было листьев, веточек или чашечек бутонов. Лепестки взвешивали и отправляли в общую кучу. А оттуда они шли на завод эфиромасличных культур, который был тут же, рядышком, в конце аллеи шелковиц. На заводе из лепестков выделывали розовое масло, которое стоило очень дорого и его продавали за границу «за золото» – слово «валюта» тогда еще не было так распространено.
В Долине Роз было еще несколько необычных мест. Например, там был высокий отдельно стоящий холм, сделанный из древесных опилок. Внутри холма лежали глыбы льда, которые зимой выпиливали пилами из покрывавшихся толстой ледяной коркой прудов Долины Роз. Блоки льда складывали в пирамиду и засыпали опилками: так получался холодильник, в котором лед мог продержаться целое лето. Зачем он был нужен? Для охлаждения продуктов в магазинах, но, прежде всего – мороженщикам и продавцам газированной воды. В течение всего лета к этому хранилищу холода время от времени подъезжала телега с лошадью, извозчик набирал блоки льда, накрывал их куском брезента или рогожи и развозил по мороженщикам и продавцам газированной воды. Электрические холодильники, конечно, уже были, в том числе и в магазинах, и в квартирах. Но вот тележки мороженщиков и продавцов газированной воды, стоявшие на многих углах в центре города, такой системой охлаждения снабжены не были. Им нужны были глыбы натурального льда.
А для нас интерес представлял сам холм: забраться на эту пирамиду из опилок и съехать вниз, как по песку – было отчаянной забавой: страшно и весело. Почему весело – понятно, а страшно, во-первых, потому, имелся сторож, который не только гонял, но и дать подзатыльник мог, а, во-вторых, лед мог обрушиться и просто задавить. Такие случаи были.
Постепенно натуральный лед заменили на искусственный, так называемый «сухой» из двуокиси углерода. Поэтому «ледяная пирамида» исчезла за ненадобностью. Ну, а в последние десятилетия сама форма торговли газированной водой «с тележки» исчезла, а у продавцов мороженного появились контейнеры с электрическим охлаждением.
Еще в Долине Роз была плотина, удерживающая верхний пруд, рядом с которой били родники. Плотина была сделана из земли, глины и деревянных жердей, отчего она пружинила при ходьбе. Расположение и размеры прудов были не такими, как сейчас. На месте нынешнего самого большого, «верхнего» пруда была долина, посередине которой пробегал ручей, а на плоской ее части имелось вполне приличное футбольное поле… Мы на нем  играли, а вокруг озер бегали кроссы, катались на велосипедах, в зимнее время скатывались со склонов на санках…
Если подняться по склону вверх – туда, где сейчас район Ботаника, – можно было увидеть поля почти до горизонта: не было еще современной Ботаники, ни домов, ни улиц. Лишь на горизонте можно было разглядеть деревья, водонапорную башню и маленькие домики: теперь это район улиц Бельского (ул.Куза-Водэ – Cuza-Voda) и Винницкой (ул. Бутукулуй – Butucului). Там уже тогда существовала база спортивного общества «Молдова», а еще на сотню лет раньше были построены дома и посажены деревья Плодоводческого училища, при котором и был создан Ботанический сад, давший впоследствии название всему району. Потом на его базе возникло Училище  виноградарства и виноделия, давшее название улице, на которой располагался Ботанический сад: улица Виноделия. Теперь она называется ул.Сармизегетуза (Sarmizegetusa). Ботанический сад претерпел несколько исчезновений и возрождений, сопровождавшихся путешествиями по городу. Ликвидированный в районе улицы Виноделия, он на несколько лет заново возродился там, где теперь парк Дендрарий, разбитый на его основе. Вновь исчезнув,  Ботанический сад появился уже в третий раз: там, где он существует и поныне как подразделение Академии наук, примыкая к району своего первого зарождения, вновь оправдав название микрорайона Ботаника.
В конце 60-х Долина Роз была преобразована и превращена в тот парк, который мы видим сегодня. И только старые деревья и старые люди помнят,  как все это выглядело полвека тому назад… Кое-что вспомнилось и мне.
-=-
Писать о том, что и сейчас стоит на своем месте и выглядит так же, как  выглядело прежде, можно, если создается путеводитель или справочник. И это вполне достойная задача. Но не менее достойная задача рассказывать о том, что «река времен» унесла, или о том, что изменилось до неузнаваемости. Воссоздавая образы исчезнувших мест города, мы плетём более прочную ткань истории, не имея которой мы рискуем потерять не только прошлое, но и обрести не самое лучшее будущее.
Стадион!
Неожиданный поворот, пожалуй, даже выверт моей памяти: я же не спортсмен и никогда им не был! Причем тут стадион? Но своей памяти, ее выбору тропинок в густом лесу воспоминаний надо доверять. Стадион так стадион!
«Здравствуй самый лучший на свете стадион моей мечты» – когда-то эти строки из песни показались мне выспренними. А теперь так не кажется: да – «самый лучший», да – «моей мечты».
Я прожил рядом с Республиканским стадионом более трех десятков лет: от раннего детства, до посещений его со своими детьми. Торжественный, величественный вид его центральных ворот с улицы Бендерской подготовил меня к восприятию множества знаменитых памятников мировой культуры в разных странах. Эти ворота научили меня тому языку архитектуры, на котором «пишутся» образы Триумфальных арок. Проходя сквозь эти ворота, я входил не просто в мир  спорта, а в мир грандиозных зрелищ античности и Рима, в мир Олимпиад и Спартакиад.
На стадион можно было прийти «просто так», можно было – на тренировку, а можно и «на футбол». Для меня основным поводом был, конечно – «просто так». Придя на стадион можно было встретить приятелей, погонять с ними мяч, понаблюдать за самыми разными тренировками: футболистов, легкоатлетов, баскетболистов, волейболистов, штангистов, борцов, боксеров, теннисистов… Даже городошная площадка, оборудованная на уровне требований соревнований высшего уровня имелась. Запомнилось, как бережно и строго относилась администрация стадиона к состоянию газона на футбольном поле: стоило кому-то из мальчишек выбежать хотя бы на самый краешек травяного покрытия, неизвестно откуда возникал худой, нескладный, но очень строгий «ответственный за газон» и прогонял.
Кроме обычных дней, наполненных тренировками, случались и дни больших соревнований – первенств Республики или даже каких-то Всесоюзных. Съезжалось много спортсменов, в том числе и знаменитых, по стадиону разносился голос диктора, объявляющего начало состязаний в отдельных видах, зачитывающий результаты, приглашающий победителей для вручения наград. Атмосфера была праздничная, здоровая, воодушевляющая – то есть именно та, за которую и любят спорт.
Став постарше я сам приходил тренироваться – как легкоатлет. А став еще старше – я приходил уже как «любитель бега трусцой», наворачивая круги по ставшей тартановой или рекортановой беговой дорожке, разминаясь возле горизонтального бревна-препятствия у ямы для стипль-чеза…
Апофеозом жизни любого стадиона в мире являются, конечно, футбольные матчи. В те времена, куда меня отправила память, наш Республиканский стадион принимал элиту советского футбола, потому что команда «Молдова» входила в высшую футбольную лигу СССР, а посему все команды класса «А» приезжали сюда согласно календарю розыгрыша чемпионата Советского Союза. Так что у нас была счастливая возможность регулярно видеть всех легендарных футболистов того времени: Яшина, Стрельцова, Воронина, Иванова, Метревели, Месхи, Кавазашвили, Маслаченко… Да что там перечислять: все футболисты Советского Союза, игравшие в Высшей лиге чемпионата СССР периода 1956 – 1964 гг. регулярно играли в Кишиневе.
Я застал стадион уже в реконструированном состоянии: он был построен в 1952 году, а после выхода кишиневской команды «Буревестник» в высшую лигу (тогда она называлась «команды класса «А») чемпионата СССР в 1956 году, стадион расширили, добавили новые трибуны, после чего его вместимость превысила 21 тысячу мест. В «Классе А» в пятидесятые годы играло 12 команд и «Буревестник» в год своего дебюта занял шестое место – это был огромный успех, повторить который больше не удалось. «Буревестник» с 1958 года был переименован в «Молдову» и с этим именем провел славный период своей спортивной истории. Покинув Высшую футбольную лигу в 1964 году, команда так больше никогда и не вернулась в элитный эшелон. Менялись ее названия: «Авынтул», «Нистру», «Зимбрул», но больших спортивных успехов на Всесоюзной арене достичь так и не довелось.
Я не буду вспоминать свои впечатления о конкретных играх или футболистах. Вспомню иное: толпу и ее рев! Вспомню, как растекались двадцать тысяч зрителей, уходящих с матча, заполняя собой все прилегающие улицы, отчего движение транспорта по Бендерской, Измайловской, Щусева, Болгарской и прочим на какое то время прекращалось. Вспомню рев стадиона, перекрывавший любые другие звуки – разговор в квартире, радио, телевизор – в радиусе нескольких кварталов. По уровню громкости и характеру свиста болельщиков, мы довольно точно определяли – из-за какого события «ревут и свистят»: мы забили, нам забили, промазал, несправедливое решение судьи – все это и многое другое ясно отражалась в характере суммарного звука, извергаемого двадцатью тысячами глоток. Важно, мне кажется, уточнить, что в те времена у болельщиков еще не было ни речёвок, ни «оле-оле-оле», не поднимали «волну» и т.д. Зрители просто «болели», реагируя на происходящее каждый по-своему. Но в острые моменты наступала синхронизация эмоций и все вскрикивали одновременно.
А еще на стадионе проводились другие зрелищные мероприятия. Назвать их, наверное, можно, «сборным концертом с элементами шоу». В общем, там выступали и цирковые акробаты, и всадники-джигиты, и популярные актеры кино, и знаменитые звезды советской эстрады: Шульженко, Пьеха, Миансарова, Кобзон…
В последнее десятилетие судьба стадиона сложилась драматически. Нехватка средств для его реконструкции, требующейся как по причинам старения конструкций, так и по необходимости приведения стадиона к современным международным требованиям, привела, в конце концов, к тому, что старый стадион ликвидирован, постройки и сооружения снесены. Но надежда на возрождение, строительство нового стадиона на старом месте сохраняется: новый смысл появился в строке «стадион моей мечты».

Размышляя над предложенной темой – «Кишинев в моей жизни» – не могу не вспомнить про образование, науку, культуру, про те возможности, которые у нас были и про наши приоритеты. В те времена – а я вспоминаю преимущественно о шестидесятых-семидесятых годах ХХ века – стремление освоить профессии, связанные с точными науками – математикой и физикой, с инженерным делом – было не просто распространено, но считалось модным и престижным. Перед мальчиками и девочками, хорошо успевавшими в школе по математике, физике или химии открывались заманчивые перспективы стать учеными или инженерами. В 1964 году в Кишиневе открывается Политехнический институт с широким спектром специальностей: инженеры-механики, энергетики, строители и архитекторы, инженеры пищевых производств, экономисты, наконец – инженеры-электрофизики. Именно на этот факультет – электрофизический – я и поступил по окончании школы в 1967 году. На факультете было две специальности: «полупроводниковые приборы» и «автоматика и телемеханика». С 1969 года в Кишиневе вступил в строй мощный завод «Мезон», на котором было освоено производство интегральных схем для бурно развивавшейся микроэлектронной промышленности – так что с будущим местом работы большинству из наших студентов было ясно. Кроме «Мезона» мы могли при наличии способностей устремиться в научные исследования в области полупроводников, проводившиеся в Институте прикладной физики Академии наук, в Университете, отраслевых институтах. Кроме «Мезона» специалисты этого профиля требовались и на многих других предприятиях: на «Сигнале», на «Микропроводе», на «Электроточприборе» и других заводах, в заводских лабораториях и конструкторских бюро. Кишинев был настоящим промышленным и научным центром, в котором по любой избранной профессии можно было работать и развивать свою карьеру. Все это было возможно, прежде всего, потому, что уровень образования, обеспечиваемый школой и ВУЗами был весьма высок. До сих пор сотни выпускников школ и институтов Кишинева работают во многих странах, в ведущих мировых научных центрах, опираясь на первоклассную базовую подготовку.
Моя личная судьба складывалась, как я считаю, вполне удачно, хотя и не была прямой как стрела. Проучившись в Политехническом не слишком долго, я ушел со второго курса. Восстановить сейчас всю полноту мотиваций, эмоций, ожиданий и заблуждений я, скорее всего, не смогу – да это и не нужно. Важно то, что я захотел заниматься физикой и поступил на физический факультет Кишиневского госуниверситета. Решение это было вполне осознанным, я уже достаточно глубоко понимал отличие инженера-электрофизика от «просто физика» – в уровне подготовки, в приобретаемых навыках и в направлении дальнейшей профессиональной деятельности. Университет стал моей Alma Mater и добрая память о нем, о его преподавателях и профессорах мною хранима. Не называю здесь ничьих имен, чтобы не разрушать жанровые особенности этого текста, но надеюсь, что в других своих текстах я смогу вспомнить имена и образы моих блистательных учителей. Окончив университет в 1974 году, я проработал в нем еще несколько лет, потом поступил в аспирантуру Института прикладной физики, стал кандидатом физико-математических наук. Такой непрямой путь обогатил меня не только жизненным опытом, но и самым ценным, что только есть в жизни: друзьями! Те, с кем я учился Политехе, – со мною до сих пор, коллеги из Института прикладной физики – тоже. Вот уже пятое десятилетие мы идем по жизни, помня друг о друге, любя и уважая друг друга, хотя турбулентность бытия разнесла нас по разным городам и странам.
Кишинев, несомненно,  сыграл в моей судьбе определяющую роль. Кто-то скажет, что  физике с математикой можно обучиться во многих других местах на планете, да и друзья нас ожидают повсюду. Это, конечно, так. Но в конкретной жизни человека всегда есть и первая учительница, и родная школа и окружающие нас люди, которые существовали в одном-единственном и самом дорогом городе  – городе детства и юности.

Я с благодарностью вспоминаю театрально-концертную жизнь города, в которой я принимал участие как зритель. Прошло много лет, но события такого масштаба как концерты Рихтера, Острайха, Мравинского, Когана, Биешу, Архиповой и других величайших исполнителей ХХ века на которых посчастливилось побывать не только не забываются, но с каждым прожитым годом становятся все значительнее и дороже. И этому счастью я обязан любимому городу, его Филармонии. Разумеется, я не перечислил всех выдающихся артистов, приезжавших в Кишинев и живших в Кишиневе – это мне не по плечу и вряд ли уместно в кратких эмоциональных заметках личного характера. Но нельзя не быть всю жизнь благодарным за то, что моя юность и молодость были обеспечены возможностью соприкосновения с искусством самой высокой пробы.
Но самым доступным – «важнейшим из искусств»  – для нас было, конечно, кино. «В кино» ходили регулярно и, можно сказать, ходили все.  Подростки – чаще, взрослые – реже, но основные кинотеатры были всегда заполнены. «Главным» кинотеатром была, конечно «Патрия». Интересно, что даже в те времена, когда русский язык был наиболее распространенным языком жителей города, никому в голову не приходило переводить названия кинотеатров. Никто не говорил вместо «Патрия» – «Родина», вместо «Бируинца» – «Победа». И даже кинотеатр «Москова» называли именно так, а не «Москва».  Кроме названных были еще кинотеатры «40 лет ВЛКСМ», «Дневной», «Кишинэу», позднее появились кинотеатры «Шипка» на Рышкановке, «Искра» на Ботанике», «им.Ткаченко» на Старой Почте, «Флакэра» на Боюканах. Но кроме кинотеатров фильмы показывали во многих других залах. Для меня, например, ближайшим к дому был «Дом офицеров», в роскошном зале которого кино показывали ежедневно, правда, обычно только один вечерний сеанс. В выходные дни могло быть два сеанса, в том числе и специальный утренний для детей, в котором показывали сборники мультфильмов.  Кроме этого я, как заядлый любитель кино, не ленился ходить в «Дом культуры» Университета на ул. Пирогова (Банулеску-Бодони), в Управление железной дороги – на углу Комсомольской (Михай Еминеску) и Фонтанного переулка (Вероника Микле), в актовый зал ЦСУ – на углу Ленина (бул. Штефан чел Маре) и Армянской (Арменяскэ), в Дом культуры завода «Автодеталь» (потом – Тракторного)… Не все подобные залы я упомянул, во многих организациях имелись актовые залы, в которых показывали кино.
Хорошо помню одно из первых посещений кинотеатра «Патрия» в 1959 году. Вместе со своим отцом я посмотрел фильм «Тайна острова Бэк-Кап» – фантастический фильм про злых пиратов и сумасшедшего ученого Чехословацкого производства. О фильме вспоминать нет смысла, а про «Патрию» нельзя не вспомнить. Кинотеатр был просто шикарный! Большой зал с балконом и ложами, просторное фойе с залом и эстрадой, на которой каждый вечер играл оркестр, был еще и Малый зал, а также буфет. Именно с «Патрии» начинался показ всех новых фильмов, билеты не всегда легко было купить, порой предстояло выдержать настоящую битву в кассовом зале. Я не чурался этих потасовок и в давке возле маленького окошка нередко выигрывал сражение за те несколько билетов, которые «выбрасывали в продажу» непосредственно перед началом сеанса, так называемую «бронь». Впрочем, если о билетах позаботиться заранее, можно было обойтись и без этих баталий.
Но самым любимым был у меня, пожалуй, трехзальный кинотеатр «Бируинца». В нем было два больших зала – «Голубой» и «Красный» и один поменьше – «Зеленый», впоследствии переименованный в детский кинотеатр «Андриеш». В общем для «Красного» и «Голубого» залов просторном  фойе устраивались выставки художников и тоже имелась эстрада, на которой по вечерам играл оркестр. По каким-то странным особенностям моей памяти я могу восстановить некие совершенно лишенные практического смысла подробности: например, указать места, на которых сидел при просмотре многих (но не всех вообще, конечно) фильмов. Зачем и почему память это сохранила – не знаю…
Особенной атмосферой обладал «Дневной» кинотеатр, что был у входа в парк «Комсомольское озеро»,  – возле того входа, что ближе к Боюканскому спуску. Фильмы там показывали не только днем, но и вечером, несмотря на название. Название  возникло, видимо, потому, что из-за особенностей конструкции в зале кинотеатра днем было всегда светло: зал представлял собой пространство, окруженное забором-решеткой, накрытое тентом от дождя. На наклонном асфальтовом «полу» кинотеатра установлены длинные скамейки с нанесенными краской номерами мест. Особенность показа при дневном освещении состояла в том, что экран был утоплен в глубину сцены, где создавалось затененное пространство, что позволяло хоть и с пониженной контрастностью и яркостью, но вполне отчетливо видеть проецируемое аппаратом изображение. В этом кинотеатре не то чтобы разрешалось, но не  слишком возбранялось курение во время сеанса и курильщики никак не преследовались. Еще одним отличием были ручейки и капли, которые просачивались сквозь дефекты стареющей брезентовой крыши во время дождя: зрители начинали пересаживаться в более защищенные места.

…Когда-то я написал строчки: «Над черепичной шалью Кишинева акация безудержно цветет, ах – как нам в детстве было клёво!...» Такое смешение просторечия с поэзией кто-то сочтет неуместным, назовет разрушением хрупкого поэтического языка. Наверное, «настоящий поэт» нашел бы другие слова, но я же поэт «не настоящий» – мне можно! Зато я настоящий кишиневец в лексиконе которого есть такие слова, которых у всех прочих нет: «буркутная вода», например, или «телебенчик». Я из тех, для которого фраза «она живет на Ботанике» не вызывает никакого недоумения, а выражение «попасть в Костюжены» имеет математически точный смысл.
И вот еще что я понял, путешествуя в пространстве памяти:  я не возвращаюсь в прошлое, уходя в воспоминания, а я делаю прошлое – настоящим. Это волшебство происходит со мной и со всеми моими земляками в любой момент: стоит только включить «бортовую машину времени» – и самое захватывающее, самое прекрасное кино на свете начнет раскручивать свой бесконечный сюжет, каждый раз вводя всегда новые старые лица, новые старые места и новые старые события.

Спустя десять лет после того, как я переехал из Кишинева в Москву, в 2002 году было написано стихотворение, первые строки которого я процитировал. Вот оно целиком:

Над черепичной шалью Кишинёва
Акация безудержно цветет…
Ах, как нам в детстве было клёво:
На кухне тихо радио поет,
И мама что-то вкусное готовит,
И тётя  Ляля к нам вот-вот зайдет,
А папа на работе, братья – в школе,
И Город всех нас бережно несет…

Крест-накрест улицы наброшены
На долгий склон высокого холма,
На магале дворы ухожены,
А в старом городе – трава…
Под двухсотлетнею шелковицей
Орёл, терзающий змею,
И «мизер» никогда не ловится,
И «Вин де масэ» где угодно продают.

Котовский с шашкой на коне,
Стефан Великий с царскою короной,
И Ленин в европейском пиджаке,
Вновь в ссылку на задворки удаленный,
И Белый Дом, и Арка, и Собор,
И церковь Константина и Елены,
И котельцовый в трещинах забор,
И образ Пушкина нетленный,
Каштаны, туи, и буркутная вода,
Долина Роз, скрипач и «Переница»,
Вернут опять меня и вас туда,
Где юность наша вечно длится.