***
Однажды я предложил вывесить в комнате Сени таблицу с нашими фамилиями и в квадратиках каждый день отмечать кто сколько выпил, закрашивая при этом некоторую, соответствующую условной количественной характеристике объемов выпитого и состояния субъекта, часть квадратика.
Через несколько недель от этого пришлось отказаться – все клеточки равномерно закрашивались черным цветом. Просветов почти не было.

Главным содержанием наших пьянок, было, разумеется, не собственно потребление вина, а те разговоры, которые возникали на фоне  винопития.

Обсуждались все доступные нам аспекты мировой культуры, политики, формировались взгляды, оттачивалась техника полемики и методика компромиссов. Мы узнавали многое о самих себе и друг о друге, о хороших книгах, которые надо прочесть, и о плохих, которые читать не стоит, о кино и театре, о музыке и живописи…

Видимо, к этому времени относится мой первый  поэтический опыт. Недавно листок с черновиком первого в моей жизни стихотворения, да еще в форме сонета, попался мне среди груды старых бумаг. Я и не думал, что он сохранился, ан нет: рукописи и впрямь не горят!

Вот, черт возьми! Неужто я попался,
И стану сочинять классический сонет?
Долгонько же за мной недуг сей гнался,
Хотя мне, в сущности, не так уж много лет.

Второй катрен составить много проще,
Коль скоро опыт рифмоплетства накопил.
Прочту его друзьям в «Дубовой роще»…
Смотри-ка! Пол сонета  я уже слепил!

Возьмемся за терцины. Что за чудо?
Строку к строке я приложил не худо!
А, может, стоит призадуматься всерьез?

А, может, я таким тогда поэтом буду,
Что, не скрываясь, я смогу предаться блуду…
О, Боже! Подтверди сей радужный прогноз!

Я стал развлекать своих друзей сочинением шуточных стихотворений.  Осмелюсь привести несколько ернические стишки, написанные в связи с состоянием институтских туалетов. Прошу прощения за ненормативную лексику. Разумеется, стишки подражательные и вызваны к жизни бессмертными строчками неизвестного поэта «Если ты посрал, зараза, дерни ручку унитаза», ну и так далее.  Вот некоторые из моих опусов на эту тему, которые теперь, в эпоху постмодернизма, можно, хотя бы с многоточиями,  представить в печатном виде:

Дерни ручку, будь, как дома!
Не сри, ученый, напоказ.
А, ежели, бачок поломан,
Говном не пачкай унитаз.

На этом моя клозетная муза не успокоилась и выдала кое-что покруче:

Кто здесь насрал и воду слить забыл?
Кто на культуру … давно забил?
Кто? Кандидат наук, член-корр. иль лаборант?
Макнуть его сюда я был бы очень рад!

 Видимо, не удовлетворившись достигнутыми результатами моего нравоучения, я продолжил:

Достиг ты степеней, признанья, денег,
Но срешь, по-прежнему, как троглодит.
Возьми-ка в руки тряпку, веник,
Тогда никем не будешь ты забыт:
Говно промой, и убери мочу –
И я, поэт клозетный, замолчу.


Прошу прощения, но, в мужском дружеском кругу и не такое позволительно³.

В дружеском кругу не вызывало протеста даже сочинение эпитафий. Вот примеры  творчества моей кладбищенской музы  тех  лет:

Владимиру Алексеевичу Синяку

Здесь Вова Синяк
                          под землею
                                            лежит.
Никем,
           никогда,
                        он не будет
                                            забыт:

Ведь каждой весной,
                              полноводным
                                                    ручьем
Вино  
         из земли
                        ударяет
                                     ключом!


Вот еще один пример:

Анатолию Харлампиевичу Ротару

Ротару, Ройтман Анатол,
Тебе в Раю накроют стол,
Улчор вина преподнесут,
Кырнац в телеге привезут,
Кобзар сыграет «Чокырлие»,
А над могилою твоей
Сойдется множество друзей…
Придут, и снимут пэлэрие.

Для случайного читателя поясняю: «улчор» – это глиняный кувшин, «кырнац» – это колбаса, «кобзар» – это скрипач, «Чокырлие» – название популярной народной мелодии, наконец, «пэлэрие» – шляпа. Все это слова из молдавского языка.

Вот еще одна, эпитафия, увы, грустная, поскольку Кеша уже умер:

Александру Валентиновичу Белоусову

Распутник? Праведник? Алкаш?
Непротивленец злу? Задира?
Всем ипостасям сим шабаш…
Спи, Белоусов Кеша, с миром.

Но тогда все это вызывало дружный хохот и служило поводом для достойного продолжения банкета.  Теперь же, когда Кеши и в самом деле нет, в воспоминаниях всегда присутствует горечь.

***
Он был талантливым, умным, образованным и добрым. До самой смерти, наступившей внезапно, в возрасте пятидесяти лет, он никогда не изменял идеалам своей юности. В его доме все еще висел портрет Че Гевары, он по-мальчишески продолжал увлекаться восточными единоборствами, всю жизнь много читал, и читал только первоклассную литературу. Его познания в самых неожиданных отраслях знаний восхищали. Его мнение всегда было искренним и честным, его оценки глубокими и аргументированными.
Он был очень раним и застенчив, поэтому, защищаясь, многим казался, чуть ли не хамом. Он обожал своего знаменитого отца и  свою талантливую мать, но, сохраняя стилистику нашей речи, стараясь не выглядеть «профессорским сынком» и «слюнявым интеллигентом», он мог даже  о них говорить  сурово. Он не изменил однажды избранному пути, не стал заниматься коммерцией, не стремился к другим берегам, продолжая ежедневно заниматься наукой, несмотря на полное понимание происходящей вокруг гибели.
Он гордо стоял на верхней палубе своего корабля и продолжал с улыбкой делать дело, что бы вокруг ни происходило.
Он любил меня, а я очень любил его. С его уходом  внутри меня, внутри моего «ментального тела» образовалась пустота, которую уже нечем заполнить. Исчез «контрольный орган моего сознания», и я теперь по инерции долетываю свою траекторию «без руля и без ветрил».

И вся эта книга, в сущности,  о нем.

***
Много позже я написал и прочитал Сене и Кеше стихотворение, озаглавленное «Друзьям»:

Не стану я доктором, но, зато я не стану и жуликом.
Меня не возьмут в Лечсанупр, – ну, что ж, не жалей!
Ведь где ни лечись, а когда-нибудь стану я жмуриком,
Ну а покуда, давай, откупоривай, Сеня, и Кеше налей!

Не быть мне, друзья, академиком, или член-кором,
Не быть генералом, послом, балериной, певцом…
Но я не смотрю на прожитые годы с укором –
Я буду зато очень добрым, любимым и мудрым отцом.

А дети мои – погляди! Это ж ангелы рая!
А сколько я видел и слышал, читал, ощущал, обсуждал…
И если мечты не сбываются, – это не страшно. Большая
беда если орган мечтаний мечты выдавать перестал.

А мы будем помнить, что не был Булгаков в Париже,
И Пушкин там не был, там не был ни ты и ни я,
Нашли мы, ребята, друг друга значительно ближе,
И этим наполнилась – пусть и не яркая – жизнь, но моя.

А что-то еще впереди, – и не только плохое.
А сколько еще не прочитанных книг, не услышанных слов…
Налей-ка еще… Да не бойся, еще не бухой я…
Ну, Сеня, ну, Кеша – вперед! Пусть я буду здоров!

19.08.1988.

***
Так незаметно прошли два года и четыре месяца – срок моей аспирантуры. Диссертацию я, все-таки, подготовил – исключительно благодаря моему научному руководителю Петру Ивановичу Хаджи – и даже вскоре защитил.

Если на этом завершить мои воспоминания об Институте прикладной физики создастся, быть может, и не лишенное объективности, представление обо мне, но вот о самом институте и его обитателях представление окажется неполным. Так что вернемся в Институт и продолжим прогулку  по лабораториям, вновь вспоминая Отдел Святослава Анатольевича.

Специфические особенности обучения в аспирантуре, не относящиеся собственно к научным исследованиям, я  вкратце обрисовал.  Теперь хоть чуть-чуть, но коснусь другой стороны.

На период аспирантуры я был приписан к комнате, в которой, кроме меня, находились, Петр Иванович Хаджи – мой научный руководитель, и уже упоминавшиеся Мирча Шмиглюк и Мирча Миглей.

Петр Иванович работал непрерывно, отвлекаясь лишь на краткие перекуры. Его работоспособность и продуктивность таковы, что успеть за ним было невозможно. Обязанностями по повторению произведенных им вычислений он легко мог загрузить пять-шесть квалифицированных специалистов. Я старался с минимальной задержкой  повторять  уже выполненные им расчеты. На то, чтобы поглубже понять смысл  и цель проводимых вычислений времени у меня не оставалось вплоть до окончания аспирантуры и подготовки самой диссертации. Относительную самостоятельность я приобрел, когда возникла необходимость численного решения систем нелинейных дифференциальных уравнений. Они описывали динамику квазичастиц в многоуровневых системах. К этой работе был привлечен многоопытный программист-профессионал Аркадий Кондря. Аркаша медленно и обстоятельно писал программу по решению систем дифуравнений методом Рунге-Кутта-Хилла шестого порядка, а также – для сравнения – методами прогноза и коррекции.
Что такое отладка программы помнят все, кто занимался этим делом в семидесятые (тем более, в предшествующие) годы. Для остальных поясню. После того, как физически и математически задача сформулирована, после того, как выбраны и обоснованы численные методы, после того, как разработан алгоритм и написана программа (мы работали на языке ФОРТРАН), начинается мучительный процесс ее отладки. Сначала каждый оператор программы, написанный на специальном бланке, пробивают на перфокарты. У нас была, сравнительно, небольшая программа – примерно из двухсот с лишним операторов, каждый из которых размещается на отдельной перфокарте. При набивке перфокарт возникают неизбежные ошибки: где-то в строке пробит не тот символ и т.п. Все эти ошибки надо выловить. Потом начинаются попытки заставить программу работать, которые сводятся к мучительным усилиям понять, отчего же она не работает? В процессе многократных попыток запуска программы выявляются как новые ошибки в пробивке перфокарт, так и ошибки в логике самой программы. На любое действие уходят минимум сутки, поскольку доступа к самой ЭВМ у нас нет: мы лишь сдаем свои программы в диспетчерскую, а когда их отнесут на машину и попробуют пропустить – не наше дело. Мы лишь можем на следующий день в диспетчерской получить свою программу с совершенно непонятными для непосвященных указаниями ЭВМ на причину, по которой поставленная задача не выполнена. Очень часто причиной могут быть неполадки в самой ЭВМ – прерывания, сбои, наконец, просто ремонт или замена ЭВМ. На все это уходят месяцы, а порой и годы. А срок аспирантуры истекает, а диссертация все не готова, а Аркаша никуда не спешит: он собрался эмигрировать в Америку и ему на все начихать…
В процессе общения с программистами я узнал, что проблема, над которой мы бьемся, давно решена, и что существуют уже отлаженные программы для решения подобных систем уравнений и вовсе не нужно изобретать велосипед, а нужно обратиться к соответствующим «библиотекам» и т.д. Но Петр Иванович был непреклонен: в «библиотеках» программы «плохие», а вот Аркадий Кондря разработает «хорошую». Ситуация была напряженной, перспектива неопределенной. Обострилась язва желудка… Именно тогда мною было написано стихотворение:


«Я ненавижу ЭВМ,
программы,
                бланки,
                                перфокарты,
и распечатки,
                     и отладки,
систему ДОС,
                       систему ОС.
Я не могу их больше
                                  видеть,
и слышать
                   больше
                                  не могу,
про пребыванья,
                              сбой,
                                        ремонт,
необходимые расчеты…
Мне чисел
                  вид
                        противен стал,
мой бедный мозг
                             изрядно сдал,
стою на грани бытия,
                      как написал бы
                                  Жан Поль Сартр.
Когда
          беру
                  колоду в руки,
то ощущенье
                      таково,
как будто
                 я
                     залез
                               в дерьмо, –
так нестерпимы
                            мои муки!

Я припаду к ногам
                                святого,
всеми любимого
                              Петра,
скажу:
            «Прости меня!» –
и снова
             в машинный зал
                                        пойду
                                                    с утра.
Решить задачу
                          не могу,
останусь у него
                            в долгу,
закончу жизнь
                        я в психбольнице,
но даже там
                      мне будут сниться
программы,
                    бланки,
                                распечатки,
мои ошибки
                     и  отладки…»


Я показал это стихотворение Петру Ивановичу в надежде разжалобить. Петр Иванович, как всегда доброжелательный, прочитал опус, сказал, что в четвертой с конца строке не хватает местоимения «я», добавил его, вернул мне стишок и снова погрузился в свои занятия.

 Но,  «Бог не фраер, и меня спасла тогда еще невеста, а в жизни будущей – жена». Леночка попросту помогла мне правильно воспользоваться той самой «плохой» программой из «библиотеки прикладных программ ФОРТРАНА», с помощью которой работа была успешно завершена, все уравнения решены при всевозможных значениях параметров и прочее.
Ко дню рождения Петра Ивановича я написал шуточные стишки, непосредственно относящиеся к теме наших исследований:

Лежит кристалл, людьми и Богом позабытый,
Пришел Хаджи, фотон в него впустил,
И начался процесс, для посторонних скрытый,
Нутацией его он окрестил.

Ужасны, страшны муки экситона:
Вот он возник, а вот опять исчез…
Хаджи, не слыша экситона стоны,
В кристалл пером скрипучим так и влез.

Готовит для него он муки пострашнее:
Уничтоженья оператор написал!
Накачку задал он еще мощнее,
Расстроил резонанс и так сказал:

«Пусть частота нутации растет,
Расстройка резонанса возрастает,
Пускай никто на свете не узнает,
К чему, в итоге, это приведет!

Биэкситон пускай попляшет тоже,
Двумя фотонами его мы возбудим, -
Он деться никуда у нас не сможет,
Мы всем частицам по заслугам воздадим!"

Хаджи все мало, вновь перо он точит!
Устроив гистерезиса петлю,
Он экситон на ней повесить хочет,
Удавит словно муху, словно тлю.

С усердием, достойным подражанья,
Он доказал нам теорему площадей,
Увидел СИП, и ПИПу уделил вниманье,
А сколько в голове еще идей!..

Ну, и так далее… Такое вот развлекательное рифмоплетство для узкого круга. Не стану здесь разъяснять смысл употребленных терминов – много чести для столь убогого стишка. А непосвященному читателю скажу лишь, что все термины и понятия употреблены к месту и в связи с содержанием наших исследований того периода.

 Выход эмоциям я время от времени продолжал находить в форме рифмоидного бреда. Видимо, латентно протекавшая графомания начинала себя проявлять. Однажды я даже написал «Венок сонетов» – довольно сложную с точки зрения поэтической техники вещь. Напомню, что классический сонет состоит из четырнадцати строк и существует в двух вариантах: два катрена и две терцины, либо три четверостишья и одно двустишье. Венком сонетов называют группу из пятнадцати сонетов, соединенных друг с другом таким образом, что последняя строчка одного, является первой строкой следующего, а пятнадцатый сонет состоит из первых строк всех четырнадцати. Сказанное, быть может, не очень понятно, однако на примере это постигается лучше. К сожалению, мой венок сонетов полностью не сохранился, однако для развлечения читателя приведу случайно сохранившуюся четверку первых сонетов:

Я диссертацию писал на соисканье,
Руководили мною – мудрый Петр Хаджи
И Сева Москаленко. Том лежит,
Готовый отдан быть «коварским» на закланье.

Три года пролетели, пробежали,
То «на природе», то в подвале, то в кино…
Все то, что выпито, то выпито давно,
И вот в Совет отправлены скрижали.

Ну, не жалейте слов, научные витии!
Проворство ваше в отправлении месс
Известно всякому, но непотребных мест
Не выставляйте, и помойте ваши выи.

О храм науки! Где твоя краса?
Я знанья жаждал, верил в чудеса…

                      ***
Я знанья жаждал, верил в чудеса,
Учился много, мало постигал,
В науки бездну глубоко сигал,
И не слезал с фортуны колеса.

Ах род мой – блеск и нищета!
От колыбели тянется дорога,
В науку путь предписан строго,
Хотя наука, может быть, не та.

Для вас – журавль, для меня – синица,
Что вам коньяк, то для меня вода.
В моих карманов ангелов стада,
Бугаз и Коблево – еще не Ницца.

О, гордость наша, хитрая лиса:
Алкали уши сладки словеса.

                         ***
Алкали уши сладки словеса,
К моей разочарованности вящей,
И в деве юной, прелестью манящей,
Еще не видны  дряблы телеса.

Так мы вино вливаем в свой желудок,
Ловя раскрепощенья миг,
Не ведая расплаты лик:
Инфаркт, цирроз, иль помутившийся рассудок.


Как углядеть подводные теченья?
Каков на вкус Иуды поцелуй?
Как я, судьбы своей холуй,
Грядущего не увидал мученья?

К питью нектара приложил старанье,
На лепестках средоточив вниманье.

                           ***
На лепестках средоточив вниманье,
Вдыхая нежный аромат,
В руке сжимая автомат,
Разносим по миру страданье.

За пазухой кирпич, зато в руке цветок,
Изысканная вежливость, bone tone,
А за спиной в руке зажат b?ton⁴.
Как этот мир двуличен и жесток!

Кто? – Фарисеи?! – жалкий детский сад,
Макиавелли? –  прост, как слесарь ЖЭКа,
Иезуит – для нынешнего века -
Всем академикам как младший брат.

Премного всеми, господа, довольны…
Шипы интриг, как колетесь вы больно.

Ну и так далее. Написаны были все пятнадцать сонетов. Естественно, пятнадцатый выглядел так:

Я диссертацию писал на соисканье,
Я знанья жаждал, верил в чудеса,
Алкали уши сладки словеса,
На лепестках средоточив вниманье.

Шипы интриг, как колетесь вы больно.
Уходит время, жалко сердца жар,
Быть может, не погаснет Божий дар,
Или убийцей стану я невольно?!

Колите же друг друга, бейте.
Вы – тополиный пух, а я – могучий вяз!
Просторнее и крепче саван шейте -
Мы тризну справим. Вот и весь наш сказ!

Кто на щите, кто со щитом, кто в тоге…
Кого ни встретишь на большой дороге?

Не помню, показывал ли я эту белиберду кому-нибудь. Мне казалось, что старшему брату я это показал, но он такого не припоминает. Значит, так оно и было. А раз я не показал брату, значит, я не показал никому. Постеснялся.
И правильно сделал: право заниматься ерундой еще надо заслужить!
Смутно вспоминая обстоятельства тех дней, должен признаться, что некоторое удовлетворение от написанного я получил, придя, впрочем,  к выводу, что зарифмованные строчки – хотя бы и со смыслом – поэзией не являются.  Это просто нормальная работа, сродни решению уравнений, или разгадыванию кроссвордов.
А вот что же делает стишки поэзией, – так до сих пор и не знаю…

³ Искренне прошу прощения у читателей, и, особенно, у читательниц этих строк. Я не являюсь сторонником публичного применения ненормативной лексики.  Надо сказать, что в Кишиневе нашей молодости это и не было принято. Мы никогда не ругались в присутствии девушек, а уж из женских уст услышать что-либо подобное было практически невозможно. Исключение могла составить разве  что какая-нибудь старуха-алкоголичка. Сейчас, живя в Москве,  к  сожалению, я слышу всю мыслимую брань от кого угодно и где угодно. Это называется "говорить по-русски", или, "чтоб понятно было".  Еще раз приношу извинения и прошу отнести содеянное к всеобщему падению нравов, чему подвержен и аз грешный, а также к безудержному стремлению автора  "к правде факта".

⁴ B?ton (фр.) – палка.