Первый скок

ПЕРВЫЙ СКОК

Свой человек я был у скокарей,
Свой человек у щипачей...
В. Высоцкий

Речь пойдёт, как ясно из названия (впрочем, кому ясно, а кому пока и не совсем), о краже. Потому что «скок» – это кража со взломом. В основном, конечно, квартирная кража. В основном – но не всегда. Много чего ещё можно обкрадывать... Пришла пора и мне поведать, как я стал вором, про свой первый скок.

Стояло жаркое лето... Дождя не было так давно, что короткая память подростка и не вспоминала о такой возможности. По краям тротуаров лежали толстые, нежные, тёплые слои коричневато-серой пыли, по которой было приятно ступать босыми ногами... Но ступать надо было осторожно, потому что под слоем ласковой пыли мог быть кусок стекла или же, например, колючка от акации. Кстати сказать, сейчас этот сорт акации стал редкостью. Я имею в виду тот её вид, ствол и ветви которого покрываются мощными, прочными, ветвящимися колючками, выглядящими как полированное изделие из тёмно-вишнёвой пластмассы. Кто-то из старших пацанов – наверное, Вовка Козленко, он любил приврать, чтобы придать себе весу в обществе, – говорил, что из этих иголок делают самые лучшие иглы для патефонов. Вроде как и звук получается чистый, и пластинка не так изнашивается. Мы это дело проверяли: врет! Звук, конечно  кое-какой получается, но покуда эту иголку обстругаешь под размер отверстия для патефонных игл – замучаешься... Пока я окончательно перед вами, дорогие читатели, не заврался сам, уточняю: патефонов в те славные времена было уже не так много, а граммофонов практически не было совсем. У всех уже появились электрические проигрыватели, у многих – радиолы: это радиоприемник и проигрыватель в одном корпусе. Коротко, чтобы не слишком отвлекаться от главной темы: обретения мною профессиональных воровских навыков, – напомню отличия. Граммофон – это то, что снабжено огромной трубой с раструбом, именно граммофоны любят показывать в кино, чтобы тем самым обозначить время: конец XIX, начало  XX  века. Потом, в 20-х, а в массовом производстве в 30-х годах появились патефоны. По сути это был тот же граммофон, только удалось сделать миниатюрную, но достаточно громко звучащую трубу, и объединить её со звукоснимателем, в котором была иголка, в единое целое. Причем труба имела суставы и её можно было складывать «почленно». Патефоны стали компактными, размером с небольшой чемоданчик, с ним можно было ходить друг к другу в гости и даже на пикники. Вращение грампластинки осуществлялось от пружины, а пружину заводили рукояткой       вручную.
Я не силён в  истории  экономического развития, во всяких там технологических революциях и циклах Кондратьева и Тоффлера, но за то, что патефон произвёл подлинную революцию в культурной жизни вообще и в её смысле в частности, – я как вор со стажем вам ручаюсь! Люди просто зажили совсем по-другому! Сколько счастливых пар нашли друг друга благодаря патефону,  сколько появилось на свет детишек... Думаю, что и моё появление на свет не обошлось без его прямого или косвенного участия. Да и как предмет, так сказать, добычи, кормил он не менее двух поколений скокарей: с 20-х до 60-х включительно. Потом уже пошли магнитофоны, но это другая история...
Ах, каких только патефонов не было!..  Самые, наверное, старые – «Владимирские», в сером дерматине. Посолиднее были патефоны «Дружба» в красном дерматине, ленинградского завода. Были еще коричневые коломенские, зелёные «краснознаменские», голубые «Ленинград»... Особая группа – портативные патефоны: «окопные» или «пляжные».  Они бывали совсем маленькими, размером с фотоаппарат, пластинка накрывала такой прибор полностью. Помню шикарный портативный патефончик «завода Молотова», у которого пластина лежала не на обычном круглом вращающемся диске, а на раскладной крестовине! Потом появились электропатефоны: это тот же патефон, но вращение идет от электромоторчика. Наконец, в 50-е годы технологическое развитие достигло вершины, на которой пребывает до сих пор: электропроигрыватель. Здесь уже был не только электродвигатель для вращения пластинок, но и ламповый усилитель с динамиком. Тут появились  и регуляторы громкости, и кнопки «вкл/выкл», и плавкие предохранители... А с середины 50-х появились долгоиграющие пластинки, со скоростью 33 и 1/3 оборота в минуту, а вместе с ними и двухскоростные проигрыватели, корундовые иглы и многое другое, о чем я вовсе не собирался рассказывать. Но раз уж к слову пришлось...  Только не давайте мне возможности начать трепаться про ту музыку, которая звучала из тех самых патефонов в те самые времена, а то я никогда не только не закончу, но даже и не приступлю к тому, что собираюсь рассказать – про кражу: да будут продлены дни счастья того милиционера, который так и не смог её раскрыть, ежели он жив; аще пребудет он в райском блаженстве, коли покинул сей праздничный мир.

В городе, где я провел свое детство, отрочество, юность, зрелость и чуть было по инерции не вполз в период старости – но люди, заботящиеся о правильном развитии политики и экономики настойчиво порекомендовали мне «сменить парадигму», что я и сделал, спасибо им, вместе с тем неведомым милиционером, – так, значит, в городе этом места для купания были, но в недостаточном количестве и качестве, если, конечно, сравнивать не с Ашхабадом, а с Одессой. Река, которая протекала через город, да и сейчас, если долго идут дожди, начинает как бы перетекать из лужи в лужу,  имелась, но в ней даже мы, дети напрочь лишенные европейских гуманистических ценностей, не купались. Реки хватало только на то, чтобы ей гордиться, глядя на карту Родины, ибо название внушало  сие законное чувство: река Бык. Так что купались мы не в реке, а в прудах и озерах, которые тоже были прудами. Но настоящее купание становится таковым лишь в чистой воде, поэтому серьёзные люди пользовались бассейнами. Тут и нам достались брызги подлинных европейских ценностей. Брызги бассейна «Локомотив» – о, звезда моего детства, благословенный Рай на Земле, лучшее место во Вселенной и за ее пределами! – пахли сероводородом, как и полагается пахнуть гидрокарботнатно-сульфатно-магниево-натриевой воде в просторечии называвшейся буркутной. Вода же другого бассейна, звавшегося «бассейном Пединститута», пахла совсем иначе: хлором. Это был – говорят, есть и сейчас, в отличие от упомянутой святыни «Локомотив», – открытый спортивный 25-метровый бассейн с подогреваемой в зимнее время водой.

Именно с ним и связана история, которую я все порываюсь рассказать, но товарищ Альцгеймер меня все время перебивает!

Значит так... Бассейн этот стоял там же, где он и теперь стоит, только вокруг него всё было иначе. Начнем с того, что Белого Дома – не было. Был пустырь, обнесенный забором, за которым вяло разворачивалась подготовка площадки под будущее строительство, иногда на ней устанавливали шатёр цирка «Шапито», со стороны главной площади города этот пустырь прикрывал земляной вал, на котором стоял высокий добротный дощатый забор, выкрашенный зелёной краской, а вдоль него рос, украшая площадь, ряд вечнозелёных туй. Посередине, аккурат напротив Триумфальной Арки, стоял памятник Ленину, за спиной которого забор и вал делали парадный полукруг. Из-за забора за спиной Ленина торчали остатки некогда очень красивого и величественного здания Кишинёвской Митрополии. Потом и их снесли. Снесли, точнее, перенесли на новое место, и ресторан «Дойна», украшавший угол площади и улицы Пушкина. Его отправили в новый, возникший в 60-е годы район города со странно для уха приезжих звучащим названием «Ботаника» и поместили рядом с кинотеатром «Искра», где он получил народное прозвище «Шайба».
Бассейн же находился как бы в низинке: в сторону теперешнего Белого Дома земля поднималась круто вверх, образуя полузамкнутое пространство, в котором располагался вход в раздевалки и тренерскую комнату. К этому же уступу земли слева от бассейна прилепилась еще одна каменная постройка, которой суждено сыграть в моем рассказе и судьбе важную роль: склад спортивного общества «Молдова».

Споры  о роли личности в истории не прекращаются, спектр мнений колеблется от полного отрицания личностного фактора, до сведения истории только к деяниям великих людей. Коля Скворцов не вошел, пока, в перечень каких-либо личностей, разве что в списки погребенных на городском кладбище «Дойна». Это, несомненно, шаг в вечность, но я бы к этому добавил ещё кое-что. Покойный Коля, слывший большую часть своей жизни пьяницей, во времена моих воспоминаний в пьянстве замечен не был. А вот в отчаянной храбрости, ловкости, изобретательности – был не просто замечен, но, пожалуй, знаменит на всем пространстве от Измайловской до Армянской. И даже до Комсомольской. Его покойный батюшка, повесившийся в день 20-летия Победы, преподавал труд в школе для умственно отсталых детишек, часто выпивал и в этом состоянии бывал необыкновенно добр и общителен. Войдя пьяненьким  во двор, он останавливался, разводил руки в стороны и спрашивал, обращаясь ко всем находящимся в створе его дланей: «Ну, как вы тут?»  Потом он садился на лавку, охотно показывал свое израненное войной тело и, плача, говорил: «Дети, я 77 раз ходил в штыковую атаку...». Он действительно был героем войны, Кавалером Орденов Славы, двух, кажется, степеней.  Повесился он через несколько дней после того, как его напарник по трудовому и военному – он был еще и военруком школы – воспитанию, однополчанин Иван Васильевич застрелился из мелкокалиберной винтовки.
То ли та самая винтовка, то ли другая из того же арсенала, хранилась у Кольки дома и он со своего балкона на четвертом этаже так натренировался в стрельбе, что однажды попал в летящего воробья! Лишь перышки достигли земли – в прах разнесла свинцовая пуля тельце воробушка... Стрелял он, случалось, и в кошек, чего я ему не прощал и не прощу теперь уже никогда. Стрелял он и в окно школьного туалета, находящегося в прямой видимости: застрявшую в раме пулю я показывал многим. Для тех, кто не вполне понимает, что такое мелкокалиберная винтовка, напомню, что это весьма грозное оружие. С точки зрения охоты или боевых действий её убойная сила невелика, да и калибр маловат – 5,6 мм – но стреляя по школьным туалетам убить кого-нибудь можно запросто. Теперь, однако, уже можно подвести окончательный итог: всем нам просто повезло.

Себя Коля щадил ещё менее. Всё, что может гореть и взрываться интересовало его чрезвычайно.  Подержать карбид в керосине, а потом бросить его в лужу и наблюдать неожиданное для прохожей бабульки воспламенение – это Колиных рук дело, насыпать в бумажку марганцовокислый калий, потом капнуть глицерин, завернуть, подбросить под стол или стул учителю, дождаться, как через несколько минут в результате экзотермической реакции бумага загорится – это тоже от него, свинтить гайкой два винта, насыпать во внутреннюю полость серы от спичечных головок, привязать конструкцию к верёвке и, взмахнув, трахнуть по стене дома головкой винта: будет громкий взрыв и вспышка – это Коля... Всё сходило ему с рук. Даже взрыв бутылки во время перемешивания какой-то адской смеси с бертолетовой солью привёл лишь к обгоранию кожи лица и повреждению роговицы одного глаза. Да что там говорить: уже в старости, по крайней мере, в возрасте «за пятьдесят» он ухитрился упасть с четвертого этажа на асфальт и всего лишь сломал ногу...

Колян был постарше меня и во всех своих бесконечных авантюрах и приключениях становился инициатором. Копаться на стрельбище в поисках гильз – обычное для любого пацана дело, а вот залезать в разорённые склепы, вытаскивая на свет Божий кости, черепа, остатки одежды – это уже не для каждого, рыться на пустыре возле тюрьмы, где во время войны были захоронены немецкие солдаты и находить там воинские знаки, шевроны и даже, однажды, швейцарские часы – это  тоже Колян... Я не всё рассказал о своём наставнике, но общее представление о направлении, в котором он меня воспитывал, получить можно.

«Взять» склад  спортобщества – была, конечно, его идея. Сквозь окно склада были видны разные спортивные снаряды: «кони», «козлы», штанги, тяги для перекладин... Короче, ничего интересного. Кроме чемоданчика, похожего на патефон. Но ведь не в этом было дело! Кража нужна не для обогащения или решения насущных материальных проблем. Кража важна, в основном, как процесс, как приключение!

Атмосфера некой приблатнённости была весьма характерна для круга моего общения. Разговоры о том, кто уже «сел», кто, где и как «сидит», рассказы о жизни «на зоне», тюремные истории, блатные песни, бравада бесстрашия, пренебрежение нормами добропорядочных людей – всё это было. И не вообще, а в моей жизни.

До уровня кинематографических «уличных банд Нью-Йорка», разумеется, не доходило, но были и драки, были и группировки, была уличная агрессия, был и страх, была и защита от него. В частности, такой защитой была и  «приблатнённость»: знание жаргона и жанра, знакомство с «местными авторитетами»... Популярны были блатные песенки, которые пелись под гитарный аккомпанемент. Тут я тоже должен взять себя в руки, ибо тема эта мне близка, возбуждает море эмоций, желание рассказывать, цитировать и даже петь: «...По пыльной дороге, закованный в цепи, закованный в цепи, шагал человек...», – лучше не продолжать!

Подготовка к краже была произведена накануне. Я, как обычно, пришел на тренировку по плаванию, а Колян меня просто сопровождал до бассейна: никакими видами спорта он не занимался. Пока я выполнял тренерские задания, Коля досконально изучил не только объект, но также и то важнейшее обстоятельство, что через несколько дней, а именно – в воскресенье – бассейн не работает по случаю профилактических работ по линии водоканала: воды в душевых не будет, а, значит, не будет ни детей, ни тренеров.

Хорошо помню свое волнение, когда мы шли по жарким и безлюдным улицам, отмеряя квартал за кварталом: Армянская, Котовского, Комсомольская, 28 июня, Пушкина... Вот и забор, за которым на теннисных кортах занимаются спортсмены: а ведь это тоже площадки «Молдовы», может и на бассейне будут люди?.. Я боялся... Я не хотел воровать. Нет, честнее сказать – я не хотел быть пойманным, уличённым в воровстве. Сама по себе кража у безликого, ни в ком не персонифицированного общества «Молдова» не несла в себе моральных ограничений. Вот у конкретного человека украсть – это нельзя, это стыдно. А у «общества»... Чего уж тут такого: туда ещё раз всё заново завезут... Но если поймают – это тюрьма. Точнее – колония для несовершеннолетних преступников, позор для всей семьи. А, может быть, и не просто позор, а, всё-таки, тюрьма: отца ведь могут за меня посадить! Так я размышлял, продолжая поддерживать какой-то разговор с Коляном, который точно не мучился никакими раздумьями морального плана. Он был весел, беспечен, всё время хохотал, придумывая или рассказывая какие-то были и небылицы.

Бассейн был безлюден. Тренерская была пуста, дверь заперта. Ни-ко-го... Путь к падению свободен.

Коля ловко взобрался по выщербленному краю котельцовой стены склада на крышу, а мне велел стоять «на шухере»: наблюдать за возможным приближением сторожа или случайных людей. Потом он абсолютно спокойно, деловито отодвинул лист шифера на  крыше и юркнул внутрь. Я видел сквозь пыльное окно, как он спустился на ящики, стоящие пирамидой, потом по ним прошел вглубь склада...
Мне был время от времени слышны звуки, им издаваемые во время переворачивания коробок, или чего-то подобного, но видно уже ничего не было. Я бродил туда-сюда вдоль этого сарая, служившего складом, вдоль металлической сетки, окружавшей бассейн, подходил к синей дощатой будке, в которой хранились баллоны с хлором, доходил до огромной кучи шлака, который в течение всей зимы вывозился на одноколесной тачке кочегаром, топившем котельную большого здания бывшей духовной семинарии, а в то время – Пединститута. Потом я возвращался обратно и постепенно дело стало привычным, волнение улеглось... Неожиданно Коля выглянул из дырки в крыше и позвал. «На, возьми пока мячи. Нипельные, классные. Щас я еще вернусь». Он сбросил мне с крыши несколько ненадутых, оранжевых, кожаных, нипельных футбольных мячей, вложенных друг в друга, словно миски в столовой. Я их неловко поймал, рассыпал... Потом собрал, прижав к животу. Мячей оказалось пять штук. Они приятно пахли кожей. Я стал думать – куда их припрятать, пока Коляна нет. И тут увидел какого-то дядьку, идущего со стороны Киевской прямым ходом к бассейну!   Я рванул за угол душевых, но это был тупик: оттуда выхода не было, если дядька  идет сюда, он меня увидит. Выбраться можно было только по крутому склону, по верху которого шёл забор, окружавший пустырь, на котором через несколько лет построят Дом Правительства, и пристыкованный к нему забор бассейна. Я кинулся вверх и на стыке двух заборов ухитрился протиснуться «на другую сторону». Там оказалось укромное местечко, заваленное мусором, откуда можно было выйти во двор недавно открывшейся  республиканской библиотеки. Я решил, что припрятать здесь мячи – правильное решение. Освободившись от улик, я вернулся «к месту несения службы», но уже другой дорогой, через двор библиотеки. Дядька еще стоял, уткнувшись в угол здания Политеха: ему и нужно-то было где-то облегчить малую нужду.
Когда я вернулся к окну склада, Колян уже совершенно освоился. Он открыл изнутри форточку и, выглядывая через нее спрашивал: «Серый, ласты брать?».
Ласты мы взяли. И мячи. И фонендоскоп. И аппарат для измерения кровяного давления. И повязку из красной ткани с надписью «Спасатель»... Патефонов на складе спортинвентаря не оказалось, чемоданчик был пустой и поломанный, но впереди-то была целая жизнь! Главное – обрести профессиональный навык, а патефонов на жизнь вора хватит...
Мячи мы «спрятали» на животах, обтянув их майками. Это послужило причиной безудержного хохота Коляна, который всю дорогу повторял, в том числе и обращаясь к проходящим теткам: «Тётя, а мы беременные!». Я тоже чувствовал себя неплохо, предвкушая возможность поплавать в ластах...

* * *
Первая кража, первый поцелуй... Что общего, спросите вы? Отвечу: сила эмоций. Ни то, ни другое не забывается. Так что, для различения добра и зла одних эмоций бывает недостаточно, нужно что-то ещё.

2009