Прозопоэзия
Рейтинг: 5 / 5
1975 – 1992
Этот временной интервал определен двумя причинами. Начало выбрано из-за того, что более ранних стихов в моём домашнем архиве не обнаружено. А вот в 1975 году я был направлен командиром студенческого строительного отряда на Алтай, в Усть-Коксинский район, строить школу в селе Огнёвка. Развлекая своих «бойцов», я устроил ежевечернее коллективное сочинение оперы «Битва при Катуни». Сюжет оперы имел под собой реальные исторические события, выразившиеся в форме массовой драки «местных» с «нашими». Опера сочинялась примерно так. Я сидел на кровати, к кровати был придвинут стол, на столе тетрадка, в которую я вписываю текст и мелодические указания. Указания были простыми: «На мотив «Вот кто-то с горочки спустился», «на мотив арии Марии Магдалины из оперы «Иисус Христос – суперзвезда» и т.д. Сочинял я сходу и без особых проблем, все весело ржали и иногда подсказывали или слова, или мелодии, на которые надо сочинить. Тексты у меня не сохранились, но я знаю, что на студенческих подмостках многие фрагменты впоследствии звучали не только в Кишиневе, но и в Одессе. Включить в этот сборник что-нибудь из сочиненного тогда, к сожалению, невозможно: у меня ничего не сохранилось. Разве что всплывшие из памяти строки «на мотив арии Марии Магдалины»: «Мы с тобой вдвоём, по судьбе пройдём, любви вечной гимн, вместе создадим – до конца-а се-е-зо-о-она, заготовки сена...».
Думаю, для отчёта достаточно.
У второй даты есть более веский статус: в этот год, как я писал во вводном очерке «Своим путем», наша семья покинула Кишинёв и приехала в Москву. Перемены произошли самые радикальные: разрушен Советский Союз, изменился весь строй и содержание жизни, пришлось поменять не только место жительства, но и профессию, более того – пришлось вырабатывать новую жизненную философию.
А в благословенные семидесятые я ещё фонтанировал энергией и оптимизмом, расточая шутки и хорошее настроение. Отсюда забавная рифмовка реального номера телефона 26-45-94 и игривое «Дорогая Марь Иванна…». Но вот следующие стихотворения говорит совсем о другом настрое. «Безысходность...» написано в сложный период, когда я уже защитил кандидатскую диссертацию и, казалось бы, профессионально определился: работай дальше, пиши докторскую, расти как учёный, публикуй статьи – и всё будет хорошо! В «личной жизни» дела обстояли ещё лучше: я женился, у нас родился сын! Появилась новая и самая важная на свете социальная роль, функция и ответственность: муж и отец. Но, судя по стихам, что-то парня гложет… Сейчас я могу спокойно констатировать, что причиной всех этих «терзаний» была невозможность продолжить исследования, начатые в аспирантуре и вызванная этим неуверенность. Еще бы годика три поработать в том же направлении... Но судьба распорядилась иначе: вместо продолжения исследований пришлось искать хоть какую-то работу. Так я оказался в совершенно ином направлении «науки и техники», к тому же «без руля и без ветрил», то есть без наставников и руководителей. Но и этого оказалось мало: года через три снова пришлось искать работу и осваивать новую науку. Оглядываясь назад, могу подвести итог: никаких перспектив научных достижений высокого, удовлетворяющего меня уровня, при такой чехарде быть не могло. Отсюда нарастающее разочарование самим собой и подспудные толчки иных внутренних устремлений: из стихов видно, что литература влекла и манила. Но система внутреннего и внешнего торможения была надёжной и ещё много лет блокировала любые попытки вырваться из той колеи, в которой однажды оказался. Так что весёлый парнишка, каким я тогда выглядел, лишь имитировал внешнюю бодрость и веселье, испытывая при этом глубочайший внутренний разлад, бесконечное единоборство с самим собой. И только счастливая семья, оказавшаяся способной преодолеть много трудностей и в те времена, и позднее, помогала не ломаться: это, пожалуй, видно из стихотворения «Ситцевая свадьба», подаренного жене в соответствующий день.
Отмечу как знаменательные еще два стихотворения этого периода: про деревню Молоково Костромской области и про Москву. При всей моей искренней любви к Кишинёву тех лет, я все годы жизни в Молдавии тосковал по России. Просто взять и вернуться в Ярославль или, тем более, в Москву – было практически невозможно. Оставалась лишь одно: мечтать и писать грустные стихи.
* * *
Есть старый телефон у Белкиных в квартире:
Два-шесть-четыре-пять-девятка и четыре!
Вы можете звонить, коль номер не забыли:
Два-шесть-четыре-пять-девятка и четыре!
1975
* * *
Дорогая Марь Иванна,
Я ушел от вас так рано,
Потихоньку сполз с дивана,
Вынул деньги из кармана,
Положил на столик в ванной,
И ушел с улыбкой странной,
Продолжать свои романы...
1976
* * *
Безысходность, маета,
В перспективе – пустота…
Ветер дует за окном,
Я – ничтожный, жалкий гном.
Все дорожки – не мои,
К целям всем придут другие!
Всё равно: друзья, враги ли –
Жаловаться – не моги.
Ночь в проливе Гибралтар,
Свет луны из поднебесья –
Не увидишь, хоть убейся,
Не услышишь звон гитар.
Не услышу звон ситар,
Не узнаю запах прерий,
Не создам я буф-мистерий,
Погублю свой Божий дар
Книг своих не напишу,
Не прославлюсь как разбойник,
И хотя еще дышу,
Я давно уже покойник.
Так и доживу – в прихожей,
Не изведав странствий троп,
Не считая той, расхожей,
По которой возят гроб…
Зависти не ощутив укус,
Не почуяв славы пенье,
Не узнав богатства вкус,
Подыхай, брюзга, в забвеньи.
1981
* * *
Отвлекает меня от главного
Моя «основная» работа.
Меня, певца богоравного,
Она превратит в идиота!
Что толку служить «при науке»
Доверчивый люд дуря?
Бездарности совести муки
Испытываю и я.
Господь наказал сомнением
И верой в свою звезду.
Так награди откровением,
А то, не войдя, – уйду!
Чтоб сердца и мозга горением
Души засветился фонарь
Накажи-награди откровением
Как кровь отворяли встарь!
1985
