СЧА!
Рейтинг: 5 / 5
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Картина третья
Дом Вагифовых: богатый коттедж. Интерьер в восточном стиле: арки, много аляповатых украшений. На стенах висит портрет хозяина и его жены «в новорусском стиле», другие картины. В кресле перед большим плазменным экраном дремлет Тигран Магометович Вагифов. По телевизору идет что-то вроде очередной «юмористической» программы. Звук приглушён, или выключен. К Вагифову осторожно подходит Полковник и, увидев, что хозяин дремлет, пультом увеличивает громкость звучания телевизора. Отходит в сторону и ждёт. Вагифав просыпается. Шумно вздыхает, начинает переключать каналы. Полковник приближается и докладывает.
ПОЛКОВНИК. Разрешите доложить! Александр Петрович приехал!
ВАГИФОВ. Какой Александр Петрович?
ПОЛКОВНИК. Ваш брат.
ВАГИФОВ. А-а-а… Сашка… Зови.
Полковник уходит. Вагифов встаёт, вертит головой, шумно вздыхает, зевает, потягивается… По телевизору звучит «русский шансон». Входит Александр Петрович в сопровождении Полковника.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Вся Рублёвка стоит.Больше часа ехали.
ВАГИФОВ. Вай, вай, вай! Богатые тоже плачут, да? Что поделаешь, там пробка… Дай обнять тебя. (Обнимаются.) Ах, какой же ты красавец, какой ты молодой – завидую тебе, брат, просто завидую. Ну, как ты это делаешь, а? Расскажи? Тайное средство есть, да? Только для профессоров?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Есть, есть такое средство… (Ходит по залу, рассматривает стены. Останавливается у картин, замолкает…)
ТВ. «… Что? Смотришь? А мог бы послать Эс-Эм-Эс сообщение и получить бесплатно эротический видеоклип…»
ВАГИФОВ. (Выключает телевизор.) Ха! Во дают!Что замолчал? На самом интересном месте – и замолчал. Не молчи, рассказывай.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Я вижу у тебя новые работы появились? Это что?
ВАГИФОВ. Это? (Пауза.) Это… Старинная живопись это. (Пауза.) Италия. Кажется… Я точно не помню, если хочешь, сейчас вызовем специалиста. Он все доложит.Ты лучше не отвлекайся, ты про способ расскажи.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Какой способ?
ВАГИФОВ. Вах! Как оставаться таким молодым? Тебе уже 62, а выглядишь моложе меня.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Даже 63. Ладно, тебе, как родному брату, скажу. Во-первых – питание. Калорийность пищи не должна превышать трёх тысяч рублей в месяц.
ВАГИФОВ. Что-что? Сколько калорий?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Вот в том-то и секрет, что не калорий, а рублей.
ВАГИФОВ. Никогда о таком не слышал… Ты шутишь, да?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Никаких шуток, брат. На три тысячи рублей в месяц ты не сможешь купить избыточных калорий. Ты будешь на завтрак есть овсянку, варить овощные супчики, мало есть мясного, больше кисломолочных продуктов, спиртное придется исключить, сигареты тоже.
ВАГИФОВ. Да ну тебя… Я думал ты серьезно. На три тысячи живёт одинокая старушка-пенсионерка. И то не живёт.На это прожить нельзя. Ей обязательно кто-то помогает.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да нет, брат… У нас пол страны живёт в нищете, в полуголодном состоянии. И никто им не помогает. Им даже спасибо не говорят за то, что они нефть нашли, трубы проложили, гидростанции построили…
ВАГИФОВ. Ой, Саша, кончай. Идем лучше в сад выйдем, пока на стол накрывают.Там будем чай пить, а потом сюда вернемся. Ты какую музыку в саду хочешь слушать?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Не понял… У тебя там что – оркестр?
ВАГИФОВ. Ха! Хорошая мысль! Надо будет сделать… Нет, там повсюду спрятаны динамики. Незаметно. Можно туда транслировать любую музыку, или пение птиц, или шум дождя… Я люблю морской прибой. Здесь у вас в Москве нет моря. Это очень плохо. Я делаю себе море в саду, возле бассейна. Закрою глаза, лягу в кресло, и слушаю шум прибоя… Красота! Пошли!
Уходят в сад. На сцене появляются официанты, прислуга. Вкатывают тележки с подносами, никелированными кастрюлями и т.п. Включают звук телевизора. Идет какое-то пошлое ток-шоу. Накрывают роскошный стол на двоих, украшенный цветами и многоярусными вазами с фруктами и виноградом.Входит жена Вагифова – Вера Васильевна – даёт указания челяди.
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Выключи звук.Нет-нет.Цветы – сюда, а фрукты – туда. Вот так… Стоять вы будете здесь, кастрюли – там…
Вбегает Кора.
КОРА. Мама-Вера – привет! (Целует.)
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Привет-привет…
КОРА. У нас гости?
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Да, дядя Саша приехал.
КОРА. А что такой роскошный стол?
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Сегодня день рождения бабушки Каринэ.
КОРА. М-м-м… (Тащит из вазы виноградинку.)
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Кора, перестань. Поешь сначала нормально, потом будешь есть виноград… (К челяди.) Накормите Кору.
КОРА. И Колю.
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Какого Колю?
КОРА. Того самого… Ну, я же тебе говорила – художник…
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Он здесь?
КОРА. Угу… Идем, я вас познакомлю.
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Подожди… Вообще-то, предупреждать надо!
КОРА. А что, охрана не предупредила?
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. Я не знаю, папу, наверное, предупредили… В общем, я к вам приду. Я должна переодеться…
КОРА. Ой, мама… Впрочем, тебе виднее… Я пошла. Мы будем у меня наверху. Скажи, чтоб туда подавали.
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. А что подавать?
КОРА. (Убегая.) А, все равно… Сама реши…
ВЕРА ВАСИЛЬЕВНА. «Сама реши». Да уж я бы решила… (К прислуге.) Пошли на кухню.
Уходят.Официанты продолжают накрывать на стол. Включают телевизор. Идет музыкальное ревю – убогая попса. Официанты подтанцовывают в ритм. У одного из них с блюда что-то из еды падает на пол. Он, оглядываясь по сторонам, кладет это обратно, слегка обдув.
Из сада возвращаются Александр Петрович и Тигран Магометович.
ВАГИФОВ. Так, хорошо… Тут уже кое что изменилось. Саша, что пить будем?
Подходят к столу.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Я – вино.
ВАГИФОВ. Какое вино? (К официанту.) А ну, расскажи!
ОФИЦИАНТ. Вы хотите выпить до начала трапезы? Аперитив?
ВАГИФОВ. Ну да, по бокалу...
ОФИЦИАНТ. (Подвозя столик на колесах, уставленный разными бутылками.) Я бы посоветовал следующие варианты. Классический итальянский «Вермут Мартини экстра драй». Вот, взгляните… Но должен сказать, что Вермут – это крепленое вино, настоенное на травах и, поэтому имеет специфический привкус. Если это Вам не подойдет, я посоветовал бы херес, или, как называют его англичане – «шерри». Вот, например, «Фернандо де Кастилья», «Ромате Амонтильядо», «Элеганте Крим»…
ВАГИФОВ. Шерри хочу. Со льдом… Нет, безо льда… Нет, убери это. Шампанское хочу. Первый тост – шампанское!
ОФИЦИАНТ. Да, пожалуйста. Сию минуту! (Щелчком дает сигнал другому официанту, и тот подвозит другой столик, на котором большая серебряная ванна со льдом, в ней утоплены бутылки.) Вот, взгляните. В качестве аперитива можно посоветовать, например, «Боллинджер брют Гран Крю» 1990 года. Это превосходное шампанское, вкус которого напомнит вам…
ВАГИФОВ. (Перебивает.) Все, Гаврила, кончай… Наливай. Саша, ты не против этот «Гран Крю»? А, попробуем? Если не понравится – другой возьмем.У меня подвал большой, мы туда еще на экскурсию сходим…
Официант разливает и подает на подносе.
ВАГИФОВ. Ну, давай подойдем сюда.
Подходят к портрету смуглой женщины средних лет.
ВАГИФОВ. Ну, дорогой Саша, давай поднимем первый бокал за светлую память нашей мамы, нашей незабвенной Каринэ Айрапетовны Папаян. Если бы она была жива, ей сегодня исполнилось бы 84 года. С днем рождения, мама, с праздником тебя, Саша!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. С праздником, Тигран! Давай чокнемся.
Чокаются. Пьют.Походят к накрытому столу, садятся. Официанты отодвигают и пододвигают стулья, подают салфетки, укладывают их на колени… Два других официанта стоят в трех шагах поодаль и внимательно следят за происходящим.Обслуживающие разливают напитки, раскладывают закуски, тихо спрашивая: «Александр Петрович, Вам положить?.. Тигран Магометович, попробуйте кутабы.. с зеленью?...с мясом?..»
ВАГИФОВ. Вот мы братья… (Жуёт.) У нас одна армянская мать. Твой отец – русский, мой – азербайджанец. В результате ты получился – русский, а я – черножопый. Почему вы, русские, такие агрессивные? У вас же никто ничего не отнимает – все ваше. Живите и радуйтесь. Эти несчастные армяне, таджики, молдаване, они работают там, где ваши вообще работать не хотят.А черножопые строят Россию! Не свою страну – а Россию. Понимаешь? Раньше вся страна строила метро, и теперь тоже, но по-другому.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Ты не прав. Вся страна строила метро, это верно… И много чего еще вся страна строила. И в Армении, и в Грузии… И в Прибалтике, и в Молдавии… И Россию твои «несчастные» не строят, а разворовывают. Кто как может.Вот их и не любят.Сами захотели быть независимыми… Никто их не гнал.
ВАГИФОВ. Как не гнал? Это армяне что ли в Беловежской пуще развал Союза подписали? Там армян не было. И азербайджанца ни одного не было. Это вы – славянские народы развалили всю страну. А теперь все страдают! И русские сами страдают.И свои проблемы пытаются свалить на приезжих, на людей другой национальности, другой религии.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Ага… У тебя получается – все проблемы создали русские. Все плохое – от русских, все хорошее – от инородцев. Ты пойми: если русским будет плохо – а это 80% населения страны! – то и всем остальным тоже плохо. В такой стране будет страшно жить!
ВАГИФОВ. А! Не говори ерунды. Им и так давно плохо! Они хорошо никогда и не жили. Так что пугать не надо. Будут терпеливо ждать счастья и награды на том свете. А здесь – Бог терпел, и нам велел. Такая у них психология. Тысячу лет рабами были – привыкли уже.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Ну вот… И с такими взглядами ты рассчитываешь на уважение со стороны русских? Я уж не говорю о твоей оценке Православия! Ты же сам – православный, тебя же мама – как и меня – крестила!
ВАГИФОВ. Да, мать меня тайно крестила. А отец тайно сделал обрезание. Так что я и христианин, и мусульманин. Если надо – то и еврей. А потом меня воспитала пионерская организация, комсомол и КПСС. Они сказали – Бога нет! И я отлично без него обхожусь всю жизнь. Сейчас стало модным ходить в церковь. Я тоже хожу… Даю деньги. И на православный храм давал, и на мечеть давал… И на еврейский культурный центр давал... Господи, помилуй – Алла Акбар! Христос Воскрес – Бисмиллях-ир-Рахман-ир-Рахим! Бог един, даже если его нету. Харе Кришна! Христос Акбар! Давай выпьем!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Полный кошмар!Давай, выпьем. Но когда ты помирать будешь – дай Бог тебе здоровья и долгой жизни – ты ведь Бога позовешь! Кого звать-то будешь? Аллаха, Кришну, Христа? Может, пора определяться?
ВАГИФОВ. Всех позову. Много – не мало. Будь здоров! Давай теперь сделаем шум океана. (Лакеям.) Скажите, чтоб сделали шум океана. Нет. Сначала – райский сад: птички там чтоб пели… А потом – шум океана.
Вагифов и Александр Петрович чокаются, пьют, закусывают. Возникает чирикание птичек и шум листвы.
Официанты обслуживают под пенье птиц.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. По моему, Тигран, у тебя нет никаких оснований не любить русских.
ВАГИФОВ. А кто сказал, что я их не люблю? Давно люблю. Теперь я езжу на джипе, с охраной и мигалкой… Меня никто не останавливает.Но я не забыл, как я ездил в метро… Тогда, в начале девяностых, когда я мать привез к тебе… Я тогда еще ездил в метро. И каждая сволочь меня останавливала и унижала. Я этого не забыл!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Прости, но и ты этих милиционеров должен понять. Они, конечно, не английские лорды, и бывают грубоваты, но это их работа – ловить преступников, проверять паспортный режим.Ты просто сам внутренне заранее настроен на унижение и оскорбление. Это чистая психология! И потому так реагируешь. Вот и меня, бывает, остановят, попросят паспорт…
ВАГИФОВ. (Перебивает). Что ты сравниваешь?! Ты что?! У тебя вид русского! А меня этот мент вообще за человека не считает! Я – черножопый!!! А он – белый человек! Он меня ненавидит, понимаешь? Я же это чувствую.
Официант подливает в бокал Тиграна Магометовича.
ВАГИФОВ. (Официантам раздраженно.) Всё! Уходите. Потом позову. Сейчас мы вдвоём будем.Уходите все.
Официанты уходят. Возникает шум прибоя и крики чаек.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Не кипятись… Ты лучше подумай – а что сами кавказцы сделали и делают, для того, чтоб их любили и уважали?
ВАГИФОВ. А что они должны делать?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да хотя бы вот что. Вот иду я на любой московский рынок.Торгуют там сплошь одни кавказцы. В основном Азербайджан.
ВАГИФОВ. Ну и что? Этот народ веками торговал… Он любит и умеет это делать! Кто русским мешает торговать? Пусть торгуют!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Не торопись. Во-первых – мешают, и еще как. Попробуй, пошли русского парня из Подмосковья с машиной картошки на московский рынок.Попробуй – и узнаешь, что он просто не доедет.Его остановят и, в лучшем случае, предложат купить весь товар за треть той цены, которую он мог бы получить на рынке.
ВАГИФОВ. Но это же ему выгодно! Он всё сразу оптом продал и вернулся домой, дальше работать. Картошку копать. Он не торговец, он крестьянин. Это называется – разделение труда. А наш с тобой родственник Тофик – торговец. Он обеспечил возможность работы целого рынка, он установил контакты с властью, он всем платит. Его люди принимают товар со всей страны, со всего мира! Всё отлажено. Это не простое дело…
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да я не об этом.Рядовому москвичу до этого нет дела. Пусть Тофик все организовал. Ма-ла-дец! Пусть Муслим стоит на рынке и торгует помидорами. Пусть даже продает их в три раза дороже, чем он купил у подмосковного крестьянина – и это стерпим.Но почему, когда я, не торгуясь, покупаю два «чилограмма» по цене, которую он запросил, получу на руки не два, а кило восемьсот?! Почему он не может не обманывать, а?
ВАГИФОВ. Ха! Привычка, слушай! Ты не понимаешь. Овощи – это не аптека. Там так точно нельзя. Там надо много учитывать. Что-то испортилось, что-то раздавили… Как Муслим отчитается за две тонны помидор, если он будет как в аптеке взвешивать? А? С него за две тонны спросят.Там порядок!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Вот именно этот порядок нам и не нравится. Во всех цивилизованных странах взвешивают точно, и как-то всё учитывают.
ВАГИФОВ. Может, ты в чём-то и прав, но это – мелочи. Это наладится. Первоначальный период накопления капитала закончится, всё войдет в цивилизованные рамки. Будут точно взвешивать, будут чеки выбивать и налоги платить. Всё это будет.Меня же беспокоит то, что в сердце! А в сердце русских – ксенофобия! Ты посмотри, что эти патриоты творят? На уровне Государственной Думы! Как им не стыдно?!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Вот-вот! Это и есть самое главное: чтобы было стыдно. И с той и с другой стороны – должно быть стыдно.
ВАГИФОВ. А мне почему должно быть стыдно? Я уже давно не ворую (Смеётся.)
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Понимаешь, у каждого должен быть некий символ народа, перед которым ему будет стыдно. Например, кто-то не может сказать плохо об азербайджанцах, потому что он не может обидеть такого человека, как Муслим Магомаев – понимаешь? И не потому, что они знакомы – нет! Этот Муслим Магомаев просто в сердце у человека, он его любит.Любит как выдающегося артиста, он гордится им, и его совесть не позволит ему сказать – «азеры плохие». Потому что стыдно перед своей совестью.
ВАГИФОВ. А! Ерунду говоришь. Плевать этому скинхеду на Магомаева. Плевать! Он про него и не слышал. Это наше поколение знает. (Поёт.) «По переулкам бродит лето, солнце льётся прямо с крыш…» А эти – ничего не знают.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Вот я и говорю – свой Муслим Магомаев должен быть у каждого поколения.
ВАГИФОВ. Слушай, ты что-то не то говоришь… Откуда Магомаев возьмется? Такие люди раз в сто лет рождаются!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Магомаев – просто образ. Понимаешь? Могут быть и другие люди. В том числе и те, кто жили когда-то. Должен быть сформирован коллективный образ народа. Чтобы при слове «азербайджанец», люди вспоминали не Тофика, который их обсчитал на рынке, не наглых смуглых парней, целый день торчащих у входа в метро и галдящих на непонятном языке… Он должен вспомнить Магомаева и Бейбутова, он должен знать, что русскую кондитерскую фабрику «Бабаевская» создал азербайджанец Бабаев…
ВАГИФОВ. Ха! Ты прав, но только я тебя поправлю… В одном месте. Ладно?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Как это?
ВАГИФОВ. Я тоже, знаешь, горжусь великими сынами азербайджанского народа, и не менее великими сынами армянского народа, но фабрику «Бабаевская» основали русские купцы Абрикосовы. Бабаев это уже при большевиках… Он просто директором был.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да? Ну, ладно… (Смеётся.)
ВАГИФОВ. (Смеётся.) Видишь, как все переплелось… И откуда столько злобы?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да нету никакой злобы!
Вбегает Кора. Включаются звуки «райского сада»: пение птичек и шелест листвы.
КОРА. Папа, привет! (Целует.) Дядя Саша – привет! (Целует.)
ВАГИФОВ. А? Красавица, да?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да уж… Как дела, Кора, как учеба?
ВАГИФОВ. Она ты знаешь: по-английски – как мы по-русски. Мы с ней были в Лондоне – я так был горд, так был горд!
КОРА. Ой, папа… Сейчас все говорят по-английски.
ВАГИФОВ. Нет, не говори. Далеко не все. Посидишь с нами? У тебя гость, мне сказали?
КОРА. Папа, я хочу поехать в Аркаим.
ВАГИФОВ. Поезжай, моя прелесть… Это где-то в Мексике? Я дам охрану побольше, заранее туда Сидоренко пошлем, пусть все подготовит.
КОРА. Нет.Это не в Мексике.
ВАГИФОВ. В Турции?
КОРА. Нет, это в России. На Урале.
ВАГИФОВ. На Урале? Еще проще… Позвоню губернатору Росселю, он все сделает, примет, как положено… Пошлю Сидоренко, он всё там посмотрит, доложит..
КОРА. Пап, не надо Сидоренко, ничего не надо
ВАГИФОВ. Почему?
КОРА. Я еду с Колей и его друзьями.
ВАГИФОВ. Какой Коля? Который сейчас пришёл?
КОРА. Он художник.Я вас познакомлю.
ВАГИФОВ. Художник? Как фамилия?
КОРА. Авакумов.
ВАГИФОВ. Авакумов? Кажется, слышал…
КОРА. Можно я его приведу сюда?
ВАГИФОВ. Можно... У тебя с ним что-то серьезное? А мама знает?
КОРА. Ой, папа… Сейчас я его приведу.
Уходит.
ВАГИФОВ. (Вздыхает.)Ну, вот, Саша, настал этот период… Взрослая дочь! Сколько лет я об этом думал, боялся представить… Страшно было подумать, что какой-то… какой-то длинноволосый прыщавый паршивец будет трогать мою дочь! И она его полюбит! Полюбит больше, чем родного отца!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Тигран, у тебя типичный фрейдистский комплекс… Ты его заранее ненавидишь. А он не то что не зять – он даже не жених еще… Не усложняй… Это жизнь. Да и ничего страшного пока не произошло. И я уверен, не произойдет.Кора – умная девушка. И тебя она так любит! Дай боже всем такую любящую дочь!
ВАГИФОВ. Ты думаешь? Ты правда так считаешь?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Да я это вижу! Поверь профессору. Я пока пойду в сад, а вы поговорите.
ВАГИФОВ. Саша, подожди. Не уходи. Побудь хотя бы в начале. Я хочу, чтоб ты его увидел. Я хочу твое мнение знать. Хорошо?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Хорошо.
ВАГИФОВ. Давай пока еще выпьем, а?
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Ну, давай.
Наливают.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Твое здоровье! (Поднимает бокал.)
ВАГИФОВ. Нет.Давай за счастье дочери. Пусть у нее все в жизни будет хорошо!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Давай!
Чокаются. Пьют.Входит Кора.За ней – Николай.
КОРА. Папа, это Коля.
НИКОЛАЙ. Здравствуйте. Николай. (Протягивает руку.)
ВАГИФОВ. Здравствуй.
КОРА. Дядя Саша, познакомьтесь.
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Александр Петрович.
НИКОЛАЙ. Николай. (Пожимают руки.)
ВАГИФОВ. Садитесь. Что пить будете? Вино, воду, водку, соки, чай? Молоко?
НИКОЛАЙ. Мне сок, пожалуйста.
ВАГИФОВ. Сок? Вы, Николай, трезвенник?
КОРА. Он не трезвенник, но просто сейчас…
НИКОЛАЙ. (Прерывает Кору, положив ей руку на руку.) Нет, не трезвенник… Просто сейчас не хочется.
ВАГИФОВ. А-а-а… (Останавливает взгляд на ладони Коли, лежащей на руке Коры.) Ну, ладно... Какой сок?
НИКОЛАЙ. Да любой…
ВАГИФОВ. Ну, все-таки… Мне же что-то надо налить? Гранатовый подойдет? Манго? Папайя?
КОРА. Папа, я сама налью. Не надо гранатовый. (Наливает в бокал сок.)
ВАГИФОВ. Ну что – за знакомство? Соком чокнемся?!
НИКОЛАЙ. Ну, если чокнуться… Тогда вина… немного…
КОРА. Я сейчас налью.
ВАГИФОВ. Кора! Не суетись. Сами разберемся. (Наливает бокал красного вина.) Чокнулись!
НИКОЛАЙ. За знакомство!
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. За знакомство.
ВАГИФОВ. Вот и познакомились…
КОРА. Папа… Мы с Колей и его друзьями хоти поехать в Аркаим.На этюды. И вообще – это страшно интересное место. Там древний город, самый древний город в мире…
ВАГИФОВ. (Перебивает) Погоди, Кора.Про древний город – потом.Я хочу поговорить с Николаем.Я должен сначала знать с кем собирается ехать моя дочь, а уж потом – куда. Ты иди пока. А мы поговорим. Хорошо?
КОРА. Хорошо, папа. (Уходя, касается рукой Колиного плеча. Тигран Магометович внимательно смотрит и за этим движением.)
АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ. Я вас тоже оставлю… Пойду в сад…
Уходят. Приоткрывается незаметная дверь – оттуда выглядывает Полковник. Вагифов знаком показывает ему: там и сиди!
ВАГИФОВ. Так где ты учишься?
НИКОЛАЙ. Я уже окончил. Давно.
ВАГИФОВ. Что закончил?
НИКОЛАЙ. Сначала училище имени пятого года… Потом Суриковский.
ВАГИФОВ. А что это такое?
НИКОЛАЙ. Суриковский? Это художественный институт… Наверное, ведущий в стране.
ВАГИФОВ. И кого там готовят?
НИКОЛАЙ. Живописцев, графиков, скульпторов, архитекторов… Искусствоведов.
ВАГИФОВ. А ты… Или – вы? Давай я тебя на «ты» называть буду – не обидишься?
НИКОЛАЙ. Да нет… Конечно.
ВАГИФОВ. Так ты кто – скульптор, архитектор?..
НИКОЛАЙ. Я художник. Живописец. Мастерская станковой живописи.
ВАГИФОВ. Станковой? Это что значит? На станке печатаете?
НИКОЛАЙ. Да нет… Под станковой живописью принято понимать живопись, имеющую, так сказать, самостоятельное значение… Ну, например картина в раме. (Показывает на стену, где висят картины.) А, скажем, расписанная стена, это уже не станковая, а монументальная живопись…
ВАГИФОВ. Это я знаю. А станок причём?
НИКОЛАЙ. А станок… Это так исторически сложилось. Холст на подрамнике – для будущей картины, – устанавливают на специальное приспособление, такую треногу, где его можно хорошо закрепить и удобно работать. Так вот: это и есть станок.
ВАГИФОВ. А-а-а… Понятно. Ну, и что скажешь про эти картины? (Кивает головой в сторону картин на стене.)
НИКОЛАЙ. Можно подойти поближе?
ВАГИФОВ. Пошли. Посмотрим.
Подходят к картинам. Николай молча смотрит на одну, потом подходит к другой… Вагифов следует за ним. Наконец, не выдерживает.
ВАГИФОВ. Что молчишь? Вам такие в институте не показывают, да? Сейчас везде такая бедность, такая разруха… Но в музеи-то вас водили?
НИКОЛАЙ. Да… В музеи нас водили.
ВАГИФОВ. Ну, вот… Музейный уровень! (Показывает на картины.) Согласен?
НИКОЛАЙ. Ну, как вам сказать… В музеях много чего… Имеется. Не только шедевры.
ВАГИФОВ. Тебе не понравилось? Это Италия, восемнадцатый век! Ты знаешь, сколько это стоит? Ты в Италии был?
НИКОЛАЙ. Был. У нас в Италии была практика…
ВАГИФОВ. У-у! Значит дела поправляются? Вас уже стали в Италию возить! Молодцы. Тогда ты должен понимать! Сколько эта работа, по-твоему, должна стоить?
НИКОЛАЙ. Я, знаете ли, не оценщик. Это другая профессия. Торговля картинами – отдельная профессия. Есть свои эксперты, свои оценщики… И торговцы, которые умеют продавать. Я художник… А торговля – это свой мир.
ВАГИФОВ. Это правильно. Подожди… А как же ты собираешься свои картины продавать? Как на жизнь зарабатывать? Ты сколько зарабатываешь? (Жестом приглашает Николая к столу.)
НИКОЛАЙ. Ну… Когда как. На жизнь, на холст и краски хватает.
ВАГИФОВ. Хм! На жизнь! Нет. Ты мне скажи – сколько ты имеешь? В месяц, в год.
НИКОЛАЙ. Трудно сказать… Иногда работу удаётся продать за тысячу долларов. Чаще – за двести-триста.
ВАГИФОВ. Хорошо… И сколько работ в день, или в месяц ты продаёшь?
НИКОЛАЙ. Ну… Бывает что и месяц, и два – ничего не продаётся. Тут зависит от выставок. С выставки удается обычно продать несколько работ. А выставки бывают… Ну, несколько раз в год.
ВАГИФОВ. М-да… Негусто… Знаешь сколько я за эту работу заплатил? (Показывает на стену.)
НИКОЛАЙ. Нет.
НИКОЛАЙ. Шестьсот тысяч евро.
ВАГИФОВ. Ого! По-моему, она столько не стоит.
ВАГИФОВ. Ты же только что говорил, что ты не оценщик. А теперь – оцениваешь?
НИКОЛАЙ. Ну, не настолько я не разбираюсь в цене, чтобы… Это слишком слабая живопись, чтобы так стоить.
ВАГИФОВ. Слабая? Сам профессор… как его… Сидоренко! Как профессора фамилия? – (Открывается дверь. Высовывается голова Полковника.)
ПОЛКОВНИК. Чучурюкин. Соломон Ильич Чучурюкин. (Дверь закрывается.)
ВАГИФОВ. Вот! Сам профессор… Соломон… Сказал что это Италия, восемнадцатый век!
НИКОЛАЙ. Сомневаюсь, что это Италия… Скорее – Германия. Или Австрия… И почти наверняка – девятнадцатый век. Но главное не это: живопись уж больно ученическая… Без искры Божией. Я даже не спрашиваю, как зовут этого неизвестного итальянского живописца.
ВАГИФОВ. Вот тут ты прав: профессор так и сказал – неизвестный итальянский художник 18 века. 600 тысяч.
НИКОЛАЙ. Вам виднее…
ВАГИФОВ. Вот это верно. Шестьсот, семьсот, восемьсот… Это не имеет значения. Заработок имеет значение. Имеешь деньги – покупай! И даже если переплатил – не страшно: всегда продашь еще дороже. Понял? Это бизнес!
НИКОЛАЙ. А я думал, что нефть ваш бизнес. А не картины.
ВАГИФОВ. Правильно – нефть. Бензин-керосин… А картины это хобби. Но и хобби может приносить прибыль! Давай еще выпьем. (Наливает.) Я тебе вот что хочу сказать, Николай… Ты должен понять меня. Ты сам мужчина… Будущий отец… Ты должен понять меня – как отца своей единственной дочери. (Чокаются и молча пьют.) Закусывай, не стесняйся…
НИКОЛАЙ. Спасибо. (Закусывает.)
ВАГИФОВ. Ты встречаешься с моей дочерью… И не исключено, что ваши отношения могут перейти в серьёзные. А я работаю на будущее своей семьи. На будущее моей дочери. И мне не безразлично… Кто рядом с моей дочерью сегодня, кто будет с ней завтра?.. Вот ты скажи – ты в Париже был?
НИКОЛАЙ. Нет.
ВАГИФОВ. А в Лондоне?
НИКОЛАЙ. Нет.
ВАГИФОВ. А где ты вообще был? Кроме Италии…
НИКОЛАЙ. В Питере был. По Золотому кольцу, в Кинешме… У меня под Кинешмой есть полдома в деревне. Вроде как дача. И мастерская. Я там по несколько месяцев в году живу, работаю.
ВАГИФОВ. В Кинешме, говоришь? Х-хе! А Кора привыкла раза два в году ездить на Сейшелы и Бали, раза четыре – в Париж, Милан и Лондон… За шмотками! У неё украшения одни стоят больше, чем твоя Кинешма вместе с жителями! И как ты это всё смог бы, в случае чего, обеспечить?..
НИКОЛАЙ. Ну, разве это необходимо делать именно так? Я знаю, что она была в Париже… Но не обязательно туда ездить каждый год.
ВАГИФОВ. Ты не понял! – Не каждый год, а каждый квартал! Коллекции обновляются каждый квартал.
НИКОЛАЙ. Какие коллекции?
ВАГИФОВ. «Какие коллекции»… Одежды! Шмоток! Ты просто себе не представляешь, что есть совсем другая жизнь, в другом, так сказать, измерении!... Ладно… Английский знаешь?
НИКОЛАЙ. Знаю немного. А что?
ВАГИФОВ. Я тебе помогу. Куда-нибудь тебя надо будет пристроить… А там видно будет. Может быть, и что-нибудь, с живописью связанное найдём. Тут есть одна идея… Профессор советовал вкладывать деньги в антиквариат, в произведения искусства. И мы это будем делать. А свой глаз никогда не помешает. Для начала потолчешься у нас в департаменте внешнеэкономических связей. Наблатыкаешься немного, поймешь как оформляются международные договора, страховки… Главное – разберись в международных платежах, банковских переводах и всё такое… Освоишься. А там видно будет. Лады? На следующей неделе позвони. (Достаёт из кармана серебряную визитницу.) Вот моя визитка. Позвонишь. Скажешь секретарю кто ты. Она будет предупреждена. Соединит с кем надо. Приедешь – все оформим и – вперёд! К победе коммунизма в одной отдельно взятой семье! Гы-гы-гы… (Смеётся.)
НИКОЛАЙ. Спасибо, но я пока не хотел бы распыляться. Я уже начал подготовку к следующей выставке… У меня запланирован выезд на этюды в Аркаим.
ВАГИФОВ. Да хрен с ней, с этой выставкой… Надо будет, я поручу специалистам, сделают тебе выставку. Пригласим телевидение, журналистов. Ты времени на это не теряй. Мужчина должен деньги делать! И Аркаим этот выбрось из головы. Что за дыра такая? И Кору туда уговариваешь ехать. Нечего ей там делать. И тебе тоже.
НИКОЛАЙ. Спасибо, но я не собираюсь всё бросать.
ВАГИФОВ. Не понял?! Ты что, отказываешься?
НИКОЛАЙ. Мне нравится то, что я делаю. И моя специальность. Понимаете? Я пока не хотел бы ничего круто изменять.
ВАГИФОВ. Круто, говоришь, изменять, ничего не хочешь? Ты, стало быть, цельный человек, преданный избранной профессии и всё такое? Молодец… О себе ты подумал – молодец! А о моей дочери, скажи пожалуйста, ты тоже подумал? Или для неё «круто все поменять» можно, а для тебя – нельзя? Иди ты считаешь, что она обожает доить коров и выгребать навоз в этой твоей Кинешме? Колоть дрова? Таскать зимой воду из колодца? Короче, Николай, у меня нет ни времени, ни желания болтать. Или ты обдумаешь и примешь моё предложение, – а надо быть идиотом, чтобы отказаться. Или – ты действительно идиот, а нам идиоты не нужны. Не обижайся, но я деловой человек.И привык всё говорить прямо в лицо, обо всём договариваться на берегу, и сам за всё отвечать. Я выстраивал весь этот бизнес не для того, чтоб кто-то потом его профукал. Недели тебе на размышление хватит – я понимаю, надо поразмышлять, попривыкнуть к мысли о грядущем счастье, и всё такое… Через неделю – звони, как я сказал. Аркаим отменяется!
НИКОЛАЙ. (Встаёт.) Аркаим не отменяется. Это очень важная поездка. Наше творческое объединение так и называется – «Аркаим». И мы туда поедем. Ровно через три недели. Ваше предложение не вызывает у меня интереса. Спасибо, но у меня другие планы.
ВАГИФОВ. Да?! У меня тоже другие планы. Сидоренко!
Из-за двери появляется Полковник.
ВАГИФОВ. Проводи господина художника. Прощайте, Николай. (Наливает себе воды.) И, всё-таки, подумайте. Ещё один шанс – ради дочери! – я вам даю: позвоните на следующей неделе.
НИКОЛАЙ. Прощайте. Вряд ли я стану звонить по этому поводу. Я сейчас очень занят: у меня выставка, а потом – «Аркаим».
Уходит в сопровождении Полковника.
ВАГИФОВ. Аркаим! Я тебе покажу Аркаим! Голодранец! Кора! Позовите Кору!
Пьёт воду. Включает и выключает телевизор. Вбегает Кора.
КОРА. Папа! А где Коля?
ВАГИФОВ. Коля уже уехал. Он очень торопился. У него – дела.
КОРА. Как уехал? Не может быть, чтоб он не попрощался. Какие дела? Ты его что, выгнал?
ВАГИФОВ. Почему выгнал? Он сам ушел… В Аркаим торопится. Засранец!
КОРА. Папа! Не говори так!
ВАГИФОВ. Короче, в Аркаим ты не поедешь. Об остальном ещё поговорим. Иди!
КОРА. (Плачет.) Что ты наделал…
ВАГИФОВ. Вера! Вера! Иди сюда, займись дочерью! (Коре.) Иди к матери. И перестань рыдать. Было бы о чём… Сидоренко! (Кора плача, уходит. В дверях её встречает мать, обнимает за плечи и уводит.)
Входит Полковник. Снова возникает шум прибоя и крики чаек.
ПОЛКОВНИК. Докладываю. Усадил в машину и со Степаном отправили в город.
ВАГИФОВ. Хорошо… Теперь так. Получи задание. (В полголоса.) Закрой двери. (Полковник закрывает двери.) Проследи за ним. Собери всю информацию. Пригласи бабу… Найди самую красивую блядь! Такую, как подкладывали этому… Робинсону. Понял? Интеллигентную, образованную, чтоб говорить умела… Она должна этого Николая так обработать, чтоб он забыл не только Кору, но и папу с мамой. Понял? Чтоб он голову потерял!
ПОЛКОВНИК. Так, может, просто Махмуду поручить?
ВАГИФОВ. Ты что? С ума сошел? Причем тут Махмуд? Никаких… эксцессов! Только чистая любовь! Только любовь – и никакой крови… Он должен сам её отвергнуть! А её (Показывает пальцем «в сторону Коры».) мы успокоим. Бедная моя девочка! Какое нежное сердце… Пусть поедет в Париж… Неделя в Париже, неделя в Венеции… Всё пройдет! Венеция кого хошь излечит!
Снова возникает прибой и крики чаек, потом шум ветра усиливается, прибой переходит в шторм , и – раскатистый удар грома! Занавес закрывается. Ровный шум дождя.
Занавес
Картина четвертая
Шум дождя. Квартира Авакумовых. Елена Павловна одна. Подходит к старой радиоле, подбирает пластинку. Шум дождя затихает. Ставит пластинку. Звучит что-нибудь вроде вальсов Шопена. Елена Павловна, передвигаясь по комнате в ритме вальса, готовится встретить подругу, прибирает, раскладывает вещи по местам, накрывает чайный стол. Установив цветы, приглушает музыку, потом пластинка сама оканчивается.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну, вот… Так будет сим-па-тич-но! Правда Митя? (Оборачивается к портрету и некоторое время смотрит на него.) Как же ты был бы рад. Ты так любил Райку с Мишей! Вот скоро Раечка придет, правда без Миши… Мы посидим, поболтаем… Повспоминаем… Фотографии посмотрим… (Берет со стола пачку старых черно-белых фотографий.) Смотри – вот я, вот ты… А вот Райка… Тут и Петя, и Лариса. (Возвращается к портрету, берет его в руки.) И ты будешь с нами, правда? Ты ведь где-то здесь? (Обводит рукой пространство комнаты.) Правда, говорят, что через сорок дней душа покидает землю, а сегодня сорок четвертый день… Но я думаю, что ты же можешь и не покидать нас именно на сороковой день. Можно чуть-чуть и задержаться, а? Ведь у нас было так хорошо… (Ставит портрет на место.)
Подходит к пианино. Перебирает лежащие на нём стопкой ноты. Открывает крышку, протягивает руку к клавишам… Однако, так и не прикоснувшись к клавишам, закрывает крышку. Некоторое время стоит рядом, размышляя. Потом решительно снова открывает пианино, садится, устанавливает ноты.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А, почему, собственно? Митя был бы не против! Это уж точно. Он так любил, когда я играю. Дура я, что не играла ему. Ду-ра! Всю жизнь отказывалась. Ду-ра! (Листает ноты.) Так, что тут у нас? (Неуверенно играет какие-то несложные фрагменты из программы музыкальной школы.) Нет… не это… (Берет другие ноты. Играет начало (например, четвертой ми минорной прелюдии Шопена). Вдруг резко прекращает и, закрыв крышку, плачет, уронив голову на руки… Через некоторое время берет себя в руки, поправляет волосы. Снова открывает крышку пианино.) Прости, Митя… Я больше не буду. Сейчас вспомню что-нибудь веселое. (Пытается сыграть Кампанеллу Листа.) Нет! Это уже не для меня. Вот что для меня:… (Играет «Утро красит нежным светом, стены древнего Кремля…) Ну, совсем другое настроение. Или, вот еще. (Поет, аккомпанируя.) «Сегодня мы не на параде, мы к коммунизму на пути, в коммунистической бригаде, с нами Ленин впереди!»… О, господи, чего только не было… (Играет фразу Дунаевского: «все стало вокруг голубым и зеленым…») Ой, чуть не забыла! Митя, я же выучила, наконец! Специально для тебя. Слушай: «Yesterday, all my troubles seems so far away…» (Играет и поёт.)
Раздается дверной звонок. Пришла Рахиль Соломоновна. Из прихожей доносятся возгласы: «Встречай варяжскую гостью! – С приездом!». Входят в комнату.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ой, ну ты совсем не изменилась!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А ты просто помолодела! Райка!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ленка!
Обнимаются.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну, как вы тут… У вас, похоже, все по-прежнему. Та же мебель, те же книги…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Да, у нас давно ничего не меняется. Только вот Мити не стало.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ох, Митя, Митя… Что ж он ушел так рано? Сколько ему было?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Шестьдесят лет и десять месяцев. Через две недели будет 61.
Подходят к письменному столу. Елена Павловна берет в руки Митин портрет.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А отчего у него инфаркт? Он давно болел?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Он вообще никогда и ничем не болел. У него даже карточки медицинской никогда не было.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А на сердце он не жаловался? Может, у него была ишемия, стенокардия?..
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Знаешь, Рая, может, и была. Но он такой… Ни на что никогда не жаловался.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А почему же это произошло. Был какой-то стресс? Что-то в семье, или на работе?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Да нет, в семье все нормально. На работе, в принципе, тоже. Но он, Раечка, если и страдал, то не из-за личных проблем.Он страдал из-за всего, что происходило в стране, из-за развала Союза… Ему не нравилась ни эта перестройка, ни эти реформы. Ни этот Горбачев, которого у вас на Западе превозносили, ни, тем более, Ельцин… Эти страшные девяностые годы… Накопилось…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да, я помню…Ну, что же он так!Из-за политики себя заесть? Это слишком! Он тоже мог, между прочим, уехать. Знаешь, Ленка, там тоже жизнь не идеальная, но с этой не сравнить. А если из-за политики себя заедать – никого вообще в живых не останется.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ой, не говори… Лучше об этом вообще не думать. Ты о себе расскажи. Как вы там? Давай тут сядем, чайку попьем.
Подходят к обеденному столу, садятся.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. О, да тут фотографии! Ой, смотри – это же я! Помнишь эту блузку? Я же её тогда у Фани купила. Как тогда говорили – «из посылки»… А это же Слава… Я про него практически забыла… (Усмехается.) Сколько же лет прошло?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Где? А… это… Двадцать пять, душа моя, четверть века. А Славу твоего я тоже давно не видела. Вот Петя часто звонит, поздравляет.На похороны приходил. С ним еще и Алексей со своей женой приходил. Помнишь Алексея?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. У-у. Не помню. А это же ты! Ой, какая хорошенькая! Слушай, а я что-то не помню это твое платье… Какого оно цвета?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Какое? Это?... Я его сшила на втором курсе. Мама где-то достала чудный ситчик… Почти белый, слегка кремоватый фон, а на нем такие мелкие цветочки… Погоди, сейчас чаю налью.
Уходит за чайником.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Слушай, я чуть не забыла. Я же ликёрчику принесла. «Бейлис». Тебе нравится «Бейлис»?
Рая уходит в прихожую, возвращается с пакетом. Достает из него бутылку «Бейлиса» и фотоальбомчик.Кладет на стол. Возвращается Елена Павловна с чайником.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну, вот… Сейчас налью. Ой, что это ты принесла?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Это ирландский ликёр «Бейлис». Тебе нравится «Бейлис»?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Раечка, откуда же я знаю? Я его никогда не видела, не то что пробовала. (Берет бутылку, разглядывает.) Какая прелесть… Дорогой, наверное? Ты, Райка, как была транжира, так и сейчас. Любишь все самое лучшее. Да?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Кто ж не любит?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. (Замечает фотоальбом на столе) Ой, и ты принесла фотографии? Покажи…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Садись. (Открывает альбом.Обе разглядывают фотографии.) Это мы с Мишей…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А где это?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Это Висбаден. Мы сидим возле нашего дома.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Так это ваш дом?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Угу. А это Илья со своей женой и наша Сонечка!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Это что же – внучка? Я и не знала!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Внученька! Золотце! Принцесса наша! Нам уже три годика. А на этой фотке только два с половиной.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Прелесть! А Илья какой… Настоящий бизнесмен!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Так и есть. У него свой бизнес.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А что он делает?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. В области телекоммуникаций.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А-а-а…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А это мы с Мишей на Лазурном берегу.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Вы на Лазурном берегу побывали?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ой, Ленка… Не побывали, а каждую весну туда ездим.Побывали мы много где. И в Греции, и в Испании, и в Италии… Мы два-три раза в год куда-нибудь ездим.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Слушай, так вы богатые?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Нет.Мы не богатые, но на нормальную жизнь хватает. Миша работает в крупной компании, он там на хорошем счету. Я сейчас работаю неполный рабочий день в одном благотворительном фонде.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Какие вы молодцы…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Пойми, это не сразу достается. Сначала надо съесть свою порцию говна.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Что?!!!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. В переносном смысле! Все проходят через трудности. Сначала мы, как и все, сидели на социале, учили язык…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Прости, на чём сидели?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. На социальном пособии – коротко – «социал».
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. И что это значит?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Это значит, что нам государство оплачивает жилье, медицинскую страховку, помогает изучать немецкий, подыскивает работу и платит немного денег. Не много, но на скромную жизнь хватает.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ничего себе… Это так о вас немецкое правительство заботится? Страна, проигравшая войну?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Угу. Дай бог всем так проигрывать! Ты не представляешь, как там люди живут.Я не хочу тебя огорчать, но правильно нам говорили раньше: вы счастливые люди – вы не знаете, как плохо вы живёте.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Теперь узнали...
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Там совсем другая жизнь! (Пьют чай.) Как твои дети?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Спасибо, нормально. Коля художник.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. В каком смысле?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Что значит «в каком»? В обычном… Он окончил Строгановку… Член Союза художников, участвует в выставках. Вот сейчас – буквально завтра – открытие новой выставки.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Хорошо зарабатывает?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. По-моему, нормально… Тане помогает… Я на свою пенсию не смогла бы.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Как? Ты уже на пенсии?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Второй год.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Я забыла, что у вас все еще по совковому… Да? В 55 лет?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Да. А у вас?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. У нас в 65. И мужчины и женщины.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Какой ужас!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Это у вас – ужас. Сколько тебе платят?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну там… Почти три тысячи.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Рублей? То есть где-то девяносто «ойра»?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Что? Чего?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Девяносто «ойра». Ну, вы называете «евро». А мы – «ойра». Это по-немецки. И что, на эти деньги можно прожить?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну… трудно конечно…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ленка. Это не «трудно», а нищета. В Германии все по-другому. Там все работают и отчисляют в пенсионный фонд будущих поколений 20 процентов заработка. Там такой принцип: работающие сегодня содержат пенсионеров – тех, кто работал вчера. И работают все до 65 лет минимум.Поэтому и денег получается гораздо больше. Пенсия у Миши будет… Я точно не знаю, но тысячи две, наверное. У меня меньше…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Сколько?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Во всяком случае, не девяносто ойра. Минимальный социал и то двести пятьдесят.
Звонок в дверь. Елена Павловна открывает. Входит соседка Маруся с блюдом, накрытым расшитой льняной салфеткой.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Рая, это Мария Ивановна, наша соседка.
МАРУСЯ. Леночка, – просто тётя Маруся. Здравствуйте.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Здравствуйте…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Я тут пирожков с грибами и с картошкой напекла. Вот принесла угостить.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Спасибо, спасибо…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А что за праздник у вас?
МАРУСЯ. Праздник? Да вроде, никакого… Неделя пятая по Пасхе о самарыняне… А так ничего. Ну, как я вас не видела раньше, то можно похристосоваться. До отдания Пасхи еще дней пять, кажется. Или шесть? Вы православная?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Нет.Я не православная.
МАРУСЯ. А кто же вы будете?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Маруся! Это не прилично, так спрашивать!
МАРУСЯ. Да? Правда? Ну, не буду…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да нет, ничего… Я отвечу: я иудейского вероисповедания. Это вас устроит?
МАРУСЯ. Да мне то что? Лишь бы вам было хорошо…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Мне – хорошо.
МАРУСЯ. Ну и спаси вас Господи! Я пойду, Леночка? Не буду вам мешать. Угощайтесь на здоровье.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Спасибо.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Спасибо большое.
МАРУСЯ. (Уходя.) Ох-о-хо-хо-хо… Грехи наши тяжкие…
Уходит.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Колоритная соседка…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ты уж не обижайся. Она добрая.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да я вижу. И не обижаюсь.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А ты что – правда верующая?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну, как тебе сказать… В общем, да. Во всяком случае, ту атеистическую большевистскую идеологию я не разделяю.
Неожиданно входит Таня.
ТАНЯ. Мам, а почему у нас дверь не заперта?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. А, это, наверное, Маруся забыла за собой закрыть. Садись с нами чай пить – тетя Маруся пирожки принесла.
ТАНЯ. Спасибо… (Заметив Рахиль Соломоновну.) Ой!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Не «ой», а тётя Рая! Ты ее помнишь?
ТАНЯ. М-м-м… Помню…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну, конечно... Тебе было… Лена, сколько ей было?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Когда вы уехали, ей было пять, да и до этого не виделись года два, наверное?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да, пожалуй. Значит три годика было тебе, когда мы виделись последний раз.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Таня, тётя Рая живет в Германии.
ТАНЯ. Да, я знаю.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Танечка, а ты чем занимаешься?
ТАНЯ. Учусь.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Где? По какой специальности?
ТАНЯ. МГУ, «Вэ-Эм-и-Ка» – вычислительная математика и кибернетика.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ого! Умничка. И на каком ты курсе?
ТАНЯ. Четвертый заканчиваю.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Таня, надо говорит «оканчиваю», а не «заканчиваю». Ты же не ликвидируешь факультет.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Лена – ты по прежнему помешана на чистоте русского языка? Кому это сейчас нужно? Сейчас английский нужен. Верно, Таня?
ТАНЯ. Английский, конечно, нужен. Но русский… Это же родной… Я тоже стараюсь говорить правильно. Хотя до мамы мне далеко.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Сейчас с языком просто катастрофа. Раньше хотя бы на телевидении следили за правильной речью. В театрах говорили правильно… (Глядя в зал.) А что сейчас? Сейчас в театре такое можно услышать, чего раньше в тюрьме стеснялись произнести. Не театры стали, а… Помойка какая-то!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Лена, нельзя цепляться за старое. Надо изживать в себе эту совковость. Привыкли ходить строем и читать только газету «Правда».
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну почему… Мы «Литературку» читали.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. (Саркастически.) Ну да! Я забыла – была одна отдушина для интеллигенции. Строго дозированные кусочки свободы. Страшно вспомнить все эти партсобрания, очереди… В магазинах ничего нет, всё такое серое и унылое!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну, сейчас тебе, наверное, больше нравится?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну, конечно, сейчас Москву не узнать! Такие магазины… Автомобили…
ТАНЯ. И нищие учительницы в помойках роются…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну, почему учительницы? Это алкоголики, бездельники и лентяи. Они во всех странах есть. Никакие не учительницы …
ТАНЯ. Да нет, я знаю конкретные случаи – именно учительница.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Как будто русская учительница не может спиться?
ТАНЯ. Она не спилась. Она стала жертвой обмана. Ее квартирные мошенники обманули. И она все потеряла.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну – вот видишь? Не будь дурой – не давай себя обманывать!
ТАНЯ. (Не желая спорить) Мам, у нас там сок остался?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Да, кажется… Я сейчас посмотрю.
ТАНЯ. Нет-нет, сиди. (Вскакивает, удерживает Елену Павловну за плечи.) Сиди, не беспокойся… Я сама. Вам что-то принести?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Да нет, вроде…
Таня убегает на кухню.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Какая чудная девочка… Прелесть! И красавица… Кавалеров, должно быть, штабелями?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Не замечала. Какие-то молодые люди иногда звонят, но ничего постоянного…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А, может, и хорошо! Что она тут себе может найти? Пьяницу, вора или вечного неудачника. Пусть лучше оканчивает институт и едет работать за границу. Там есть выбор. Да её там сразу заметят!Сколько ей?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Двадцать.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А когда окончит, сколько будет?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Двадцать один… Или двадцать два – у них, кажется, пять с половиной.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Идеальный возраст! Как у неё с языками?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Английский у них довольно приличный.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Это главное! Ей надо в Штаты!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Это она сама решит.Да и времени еще много. Сейчас надо учиться, а не об Америках думать.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. И опять ты не права! Именно сейчас надо начинать! Надо идти на неполный рабочий день в западную компанию – сейчас их в Москве полно. И начинать делать биографию. Уже сегодня надо думать о резюме. И учить английский.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. О резюме чего?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Не «чего», а о Танином резюме. Ты что, не знаешь что такое «резюме»? Это же во всем мире… Ты пишешь о себе такую… справку – называется она «резюме», – и рассылаешь во все фирмы. Где-то тобой заинтересуются, пригласят на интервью, если всё о-кей – предложат работу! Всё это надо делать уже сейчас. Ладно. Я ей всё расскажу.
Возвращается Таня.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Танечка! Мы решили, что тебе надо ехать в Штаты и там делать карьеру. Программисты там нарасхват. И получают сто тысяч долларов год!
ТАНЯ. Ой, тётя, Рая. Об этом еще рано думать. Мне еще учиться, учиться и ещё раз учиться.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Вот здесь ты и ошибаешься. Я как раз об этом говорила. В Америке все очень рано начинают делать карьеру. Тебе уже пора рассылать резюме. Ты знаешь, что такое резюме?
ТАНЯ. Конечно знаю… То же самое, что «Куриккулюм вита».
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Лена, ты слышишь? Они всё уже знают! Так, может, ты и резюме уже рассылала?
ТАНЯ. Нет. Это и не нужно. Я пока и так нахожу работу.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ты знаешь, Раечка, она же подрабатывает. Делает заказы.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Вот и молодец. Деньги – самое главное в жизни.
ТАНЯ. Деньги, конечно, нужны. Но это не самое главное в жизни.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А что же главнее? Ты, Танюша, все эти коммунистические совковые бредни из головы выбрось. На Западе живут хорошо, потому что ценят деньги. Вот вы привыкли говорить об американцах презрительно: «Деньги – их бог»! Так это правда! И это очень хороший бог. Надежный и исполнительный. Деньги действительно – бог, потому что они могут всё! За деньги можно купить любые блага. Можно прожить яркую молодость, счастливую зрелость и обеспечить спокойную старость. Что бы ни говорили, но за деньги можно купить и здоровье, и красоту, и дружбу. За деньги можно увидеть весь мир, пересмотреть все картины во всех музеях, слушать самых великих музыкантов, наслаждаться самыми вкусными блюдами и напитками, носить самые лучшие вещи, купаться в изысканных ароматах французских духов. И всё это могут дать деньги. Так что, Танюша, стремись к деньгам. Постарайся удачно выйти замуж – за богатого человека. И старайся быть ему интересной и, главное, необходимой – чтоб он не мог жить без тебя. Но здесь ты всего этого не найдешь. Поэтому учи английский.
ТАНЯ. Не хочу с вами спорить, тётя Рая, но есть кое-что и поважнее денег…. И что за деньги точно не купишь!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Это что же?
ТАНЯ. (Горячо.) Любовь, например!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ха-ха-ха! Наивный ребенок… Любовь – это самое простое, что можно купить за деньги.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Раечка… (Думает, как сменить тему.) Э-э-э… Так сколько получается лет, как вы уехали?
Незаметно в комнату входит Маруся и молча садится на стул у двери. Елена Павловна и Рая продолжают разговаривать, не замечая её.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Пятнадцать. Мы уезжали как раз тогда, когда здесь был полный кошмар! ГКЧП, угроза погромов...
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну, сейчас многое изменилось…
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да, я успела заметить. Но сразу тебе скажу: назад я ни за что не вернулась бы!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Почему?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Потому что русские – ты только не обижайся – страшно агрессивные! Нигде в мире нет столько подозрительности, злобы, хамства. Где я только ни была – всюду люди доброжелательные, вежливые, улыбчивые. А тут – морда кирпичом! И перегаром несёт! Страна жалких и завистливых рабов.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ну, знаешь… Далеко не всюду. К тому же говорят, что за границей у людей на лицах фальшивая вежливость.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да? Так я тебе скажу: лучше пусть будет фальшивая вежливость, чем искренняя ненависть!
Неожиданно, оставаясь на стуле у входа, в разговор вступает Маруся.
МАРУСЯ. Так вы иудейка?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. (Вздрагивает, оглядывается.) О, господи!
МАРУСЯ. В жизни бы не подумала… Совсем не похожа. Надо же! Чего только не бывает.Наши-то всё больше чернявенькие. И стра-а-ашненькие. А вы – красавица! Ей Богу – красавица!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Маруся! Ну разве так можно!?
МАРУСЯ. Дверь-то была открыта… Вы уж простите. Думаю – что звонить, вас дёргать? Вот я и заглянула по-соседски. Тем более – у вас, Елена Павловна, гости. Может, что помочь надо?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ничего, Маруся, не надо! Спасибо. Особенно не надо так неожиданно… И грубо… Нельзя такие вещи спрашивать.
МАРУСЯ. Какие?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Про национальность.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. (Про себя.) Прямо гестапо какое-то… Кошмар!
МАРУСЯ. А я про национальность и не спрашивала ничего.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. (Напряженно.) Разве это не вы меня только что спросили – «вы иудейка»?
МАРУСЯ. Я. Так это же про религию!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Маруся! Давайте на этом закончим.Ко мне приехала из Германии старая подруга, мы не виделись пятнадцать лет.Нам хочется поговорить, вспомнить молодость…
МАРУСЯ. Всё-всё-всё! Ухожу-ухожу. Простите меня старую дуру. Приятного аппетита.
Маруся поднимается со стула и медленно уходит.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Раечка, не обращай внимания.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. М-да… Рассея, блин! Совдепия хренова… Правильно говорит мой свёкор: мир делится на две части – евреи и антисемиты.
Неожиданно из двери появляется голова Маруси.
МАРУСЯ. Так вы говорите, из Германии?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. (Вскакивая из-за стола.) Лена! Это что – навсегда!? Или специально для меня?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Маруся! Я вам!.. Я вас!.. Это невозможно!
МАРУСЯ. Иду, иду… (Уходя.) Вот ведь как их фашисты… До чего довели! Никаких нервов нет.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Просто не знаю, что на неё нашло… Обычно она нормальная. Простая русская женщина.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Очень простая. Слишком.
Ещё раз неожиданно возвращается Маруся.
МАРУСЯ. Как же это так – в Германию уехали?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Маруся!
МАРУСЯ. Елена Павловна, я просто не пойму… Немецкие фашисты… Они же всех жидов не то что… Они всех в концлагерях перебили. Что же туда опять ехать? А?
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Ну вот, всё! Дождались. Здравствуй, Родина-мать-перемать! Прости, Лена – я ухожу!
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Раечка, подожди! Маруся! Что вы наделали!!! Извинитесь немедленно!
МАРУСЯ. Ой, да за что же? Я, вроде, никого не оскорбляла.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Вы оскорбили мой народ!
МАРУСЯ. Боже упаси! Как народ? Я разве сказала, что все ёвреи плохие? Или что? А?!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Вы сказали – «жиды»! Это оскорбительно!
МАРУСЯ. Ну, сказала… И ничего оскорбительного… У нас так и говорят… А среди ёвреев есть хорошие люди. Вот у нас в поликлинике был глазник – Ройт-бурд… Ёврей! Елена Павловна, помните его? Какой был доктор!.. Уехал в Израиль… Но не в Германию же… Хороший был человек, напрасно ругать не стану.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Да прекратите же вы! Лена, это отвратительно! Я просто сейчас же уйду! Не думала, Елена Павловна, что у тебя в доме меня будут так оскорблять! Правильно на западе говорят, что в России разгул фашизма!
МАРУСЯ. Ну, нет…
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. (Дрожащим голосом.) Мария Ивановна! Замолчите немедленно! И оставьте нас сейчас же!!!
МАРУСЯ. Елена Павловна! Вы же знаете! От слов еще никто не помер. Я же обычную правду говорю! Правды-то бояться нечего. (Обращаясь к Рае.) А вас, моя дорогая, я и сама никому в обиду не дам! Если придут фашисты, я первая вас у себя в погребе спрячу. И кормить буду!
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Я лучше сдохну!
Входит Таня.
ТАНЯ. Тётя Рая! Не сердитесь. Марьиванна! Идемте я вас провожу. Вы уже свою великую миссию исполнили.
Выпроваживает Марусю. Маруся, уходя, бормочет: «Как Христа распинать, так оне первые…». Слышно, как хлопает входная дверь. Таня возвращается.
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Таня, ты дверь заперла?
ТАНЯ. Заперла. Что она тут наговорила?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ой, не буду даже повторять. Стыд какой.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А я, Танечка, скажу. То, что говорила здесь эта простая русская женщина – обычный русский антисемитизм. Ксенофобия.В таких простых семьях рождаются скинхеды – а потом начинаются погромы, устанавливается фашистская диктатура! К этому вы и идете с вашим Путиным и Зюгановым во главе.
ТАНЯ. Проблемы есть, тётя Рая… Но не надо так огорчаться. Мало ли кто что ляпнул.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. Она не ляпнула! В том-то и дело – что не ляпнула! Это её настоящее, подлинное лицо. Она естественна. Она действительно не хотела меня оскорбить. Ты же не оскорбляешь клопа, или таракана, когда его травишь? Ты его просто уничтожаешь, без всяких оскорблений! Так и она. И остальные… тут у вас – точно такие. Только некоторые скрывают это – под маской культуры, из страха перед наказанием…. А в глубине души – настоящие расисты!
ТАНЯ. Ну, всё-таки, я думаю, не все… Мама! Давайте лучше, песни петь! Я так люблю ваши песни. (Идёт к пианино.)
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ой, дочь! Я сейчас не смогу. Я так взволнована! Так мне стыдно. И горько! (Обнимает Рахиль Соломоновну.)
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. (Обнимая Елену Павловну,) Ну, теперь ты не станешь спрашивать – «почему они уезжают»?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Ой, Раечка… Прости…
ТАНЯ. (Садится за пианино, открывает крышку. Играет одним пальцем мелодию: «Давайте, восклицать, друг другом восхищаться…») Узнаёте?
ЕЛЕНА ПАВЛОВНА. Это же Окуджава!
ТАНЯ. Тётя Рая, подпевайте: «Давайте, говорить, друг другу комплименты, ведь это всё любви счастливые моменты…» (Поёт.)
Рахиль Соломоновна и Елена Павловна подходят, потом начинают подпевать.
ТАНЯ. А теперь вот эту. Её папа любил. (Начинает: «Виноградную косточку в тёплую землю зарою…»
Рахиль Соломоновна и Елена Павловна подпевают.
РАХИЛЬ СОЛОМОНОВНА. А ну-ка, пусти меня! (Садится к пианино.) Ленка, давай канкан в четыре руки! Садись!
Елена Павловна подсаживается к пианино. Играют канкан в четыре руки. Смеются.
Рахиль Соломоновна рассматривает ноты, предлагает: «Давай вот это!». Елена Павловна говорит: «Давай лучше это, мне это не сыграть…». Потом вдруг одновременно: «О! Вот это давай!». Елена Павловна устанавливает ноты, играет вступление, все трое запевают «Imagine» Джона Леннона: «Imagine there's no heaven, it's easy if you try, no hell below us, above us only sky…» Через две-три строчки в их исполнение вплетается запись самого Леннона: «…imagine all the people living for today....». Музыка становится все громче и громче. Елена Павловна, Рахиль Соломоновна, и Таня встают, держась за руки продолжают петь: «you may say i'm a dreamer but i'm not the only one…» Занавес закрывается, а, «Imagine» постепенно переходит в «Фугату» Пьяцоллы.
Занавес.
Конец второго действия.
А Н Т Р А К Т
