Корректор жизни
Рейтинг: 5 / 5
Петр Петрович вышел на «кухню», То есть в прихожую, где была приделана к стене чугунная эмалированная раковина с краном и продолжил:
– Я, видите ли, вдовец… Уже три года, как моя Мария Михайловна отошла в мир иной, а я все копчу тут небо, ждать ее там заставляю… Раньше-то у нас и гости бывали… Детей-то нам Бог не дал…
Петр Петрович принес чашки, поставил их на стол, стряхнув с них капли прямо на пол, и вернулся на кухню, чтоб поставить на газ зеленый эмалированный чайник.
Вернувшись, он посмотрел на стол, хлопнул себя по лбу, и снова вернулся в прихожую-кухню.
– Петр Петрович, перестаньте хлопотать, присаживайтесь, или скажите, чем я могу вам помочь, – заговорил Н*.
– Сидите, сидите… Я сейчас варенье достану… – донесся его голос из кладовки, – Вам какое: вишневое, абрикосовое, персиковое, виноградное, или кизиловое?
– Да любое, господи…
– Нет, вы уж выбирайте. У меня отличные варенья, это еще жена покойница варила… А есть-то их некому… Я помру, так и пропадет все…
– Ну, давайте тогда кизиловое, – ответил Н*, чтоб как-то прекратить эту суету.
Вскоре Петр Петрович вернулся с двухлитровой банкой, накрытой вместо крышки плотной бумагой, примотанной зелеными нитками «мулине». На бумаге было написано: «Кизил. 19.. год». Поставив банку на стол, он сказал: «Откупоривайте», а сам снова бросился обратно в кладовку.
Н* все еще пытался развязать узелок, когда старик вернулся, неся в руках глиняный кувшин, распространяющий знакомый запах «Изабеллы».
– Ну, уж это-то зачем, Петр Петрович, – укоризненно начал Н*.
– «Вин-вино-вино-вино, оно на радость нам дано» – пропел старик, бросаясь к серванту, – сейчас, стаканы поставлю, – и все!
Но это было еще не все. Старик еще несколько раз сбегал в кухню, в кладовку, забирался в нижнее отделение серванта и угомонился лишь тогда, когда на столе стояли тарелки, блюдо с брынзой, помидорами, луком, на блюдце лежала нарезанная ветчино-рубленная колбаса, а на деревянной дощечке напластованный хлеб.
– Попробуйте, это тулбурел3 нового урожая, – сказал Петр Петрович, наливая мутно-розовый напиток в граненые стаканы, – я сам уже давно не делаю, а вот сосед угостил. Ваше здоровье!
Н* никогда не забывал, что тулбурел – напиток особенный, поэтому осторожно попробовал молодое вино, пригубив четверть стакана, и поставил стакан на стол.
– Пейте, пейте, не стесняйтесь… У меня еще есть, – стал уговаривать старик.
– Да не в этом дело… Мне еще сегодня поработать надо, а тулбурел, штука коварная – я свой организм знаю, – стал оправдываться Н*.
– Вам виднее, вам виднее, но и не стесняйтесь. Я не уговариваю, но и вы не стесняйтесь. Закусывайте… А кем же вы работаете, что в выходной день собираетесь что-то еще делать?
– Я преподаю в институте.
– Боже, как интересно! А что же вы преподаете?
– Начертательную геометрию и машиностроительное черчение, – ответил Н*.
– Так вы, значит, инженер? – с уважением переспросил Петр Петрович, и, не дожидаясь ответа, забормотал – Инженер, надо же… хорошая профессия… А я сначала подумал, что вы музыкант… Не каждый так сходу определит… Вы, стало быть, инженер и любитель оперы – правильно? – торжествующе сформулировал старик.
– Так точно. Но, все-таки ответьте – это Узунов, или нет?
– Узунов, голубчик, Он самый… А какие остальные имена – вы сами прочитайте, – старик протянул коробку от плаcтинок, на обложке которой сверху было написано: «Verdi. Aida. Corul si orchestra operei de stat din Viena. Dirijor Lovro von Matacic»4. По середине крупными буквами шли имена: Giulietta Simionato, Leontyne Price, Dimiter Uzunov, Ettore Bastianini.
– Вот это да! – восхитился Н*, – откуда это чудо у вас?
– Из Румынии… Мне тут привезли вот… – уклончиво ответил старик, – в молодости я, знаете ли, выступал на эстраде, в цирке… В Кишиневе был зал такой зал «Одеон» … Я, по правде сказать, объездил пол Европы, был, конечно, в Бухаресте, в Париже.. С Петей Лещенко выступал, с Аллой Баяновой…
Двух стаканов тулбурела оказалось достаточно, чтоб позабыть о времени, чтоб почувствовать себя как дома, чтоб начать подпевать пластинке, чтоб обнимать друг друга за плечи…
И, все-таки, когда за окном стемнело настолько, что пришлось включить лампу, Н* вспомнил, что причина этой нежданной вечеринки – объявление!
– Петр Петрович, так что же, все-таки, это значит: корректор жизни? – спросил Н.
– А-а-а, не забыл… Молодец, – старик посмотрел прямо в глаза, – Это очень серьезная штука. Садись, и слушай. Как я сказал, я выступал раньше на сцене… Но я не пел и не плясал, я читал мысли, давал сеансы гипноза…
– Так вы гипнотизер?
– Да, был и гипнотизером, но потом я стал корректором жизни!
– Так что же это такое?
– После войны мне пришлось долгое время жить и работать в Тюменской области. Там я и усовершенствовал свое мастерство – один зек научил… На зоне очень хочется любым способом стать хоть ненадолго счастливым… А высшее доступное счастье было у нас одно: власть над прошлым! Над настоящим властвовали не мы, будущего у нас не было… Так что, оставалось одно – власть над прошлым.
Н* сел на стул, облокотившись руками на стол, а старик продолжал стоять, держа в руке свой стакан:
– Я могу изменить твою жизнь!
– Как это?
– А вот как. Я могу изменить ход событий, которые имели место в твоем прошлом. Ты хотел бы что-то изменить в своем прошлом?
– Разве прошлое можно изменить?
– Я – могу.
– Этого не может быть…
– Еще как может! Ты подумай – что такое прошлое? Ведь его уже в действительности нет. Это миф, это наши воспоминания, это наше представление о том, что было, а, может, и не было, на самом деле. Вот это-то я и могу полностью поменять.
– И, все-таки, не понимаю…
– Помнишь романс: «Но память, наш злой властелин…» Из злого властелина я сделаю доброго волшебника, добрую фею… Вспомни, например, такое детство: отец, скажем, алкоголик, неудачник, вечно пьяный слесарь сантехник. А будет профессором, артистом, или депутатом, … Мать – уборщица? – будет балериной, или, скажем, врачом… Ты будешь в это верить, как в непреложный факт твоей биографии. Или, наконец, приведу такой пример. Было ли в твоей жизни что-нибудь, или кто-нибудь, кто тебя обидел и обида не забылась?
– Ну, вероятно…
– А я могу сделать так, что обида исчезнет из твоей памяти, само событие, вызвавшее обиду исчезнет… Вместо него возникнут совершенно другие воспоминания, ощущения… Ты будешь помнить, что ты не проиграл, а выиграл, что тебя не обидели, а, наоборот, тобой искренне восхищались и т.д. Понятно?
– Кажется, понятно… То есть понятна эта ваша мысль, но не вполне понятно, как вы, все-таки, можете это изменить?
– Сие есть таинство… Но, если ты захочешь, и впустишь меня в твое сознание и подсознание, я изменю все, что угодно. Но только, если ты сам этого захочешь. Так что, подумай…
Н* начал думать и вспоминать…
Вчера, например, заведующий кафедрой – Валерий Петрович Моршанский опять на него набросился, причем безо всякого повода. Н* понимал, что причина лишь в том, что работу сейчас найти непросто, а на его должность есть и другие претенденты. Н* даже знал ради кого заведующий его выживает. Да, это была обида, обида на несправедливость. «Ну, предположим, старик «исправит» мою башку так, что Валерий Петрович будет казаться мне ангелом, лучшим другом, человеком, желающим мне только добра, – размышлял Н*, – но ведь сам Валерий Петрович от этого не изменится, и будет продолжать свою травлю. А я просто стану выглядеть идиотом, или, что еще хуже, подхалимом, лишенным собственного достоинства. Нет, это не годится. С такими вещами надо справляться самостоятельно».
Петр Петрович незаметно куда-то вышел, и Н* сидел в комнате один, продолжая размышлять над собственной судьбой и возможностью ее исправления.
«Надо вспомнить что-то далекое. Ну, например, этот подонок Филипп».
Филипп – некогда довольно близкий приятель, – несколько лет назад вовлек Н* в пренеприятную историю. Когда-то они учились в одном классе, довольно часто общались все эти годы, поэтому Филипп и попросил Н* помочь его племяннице поступить в Политехнический. Племянница была нормально подготовлена, да, к тому же, она не претендовала на какую-то дефицитную специальность. Ее устраивал строительный факультет, причем по специальности «водоснабжение и канализация», куда всегда был хронический недобор. Н* поговорил с друзьями в приемной комиссии, и они его заверили, что проблем у девочки не будет. Девочка, действительно поступила, но оказалась то ли дурой, то ли сволочью, но она на всех углах стала трепаться, что «доцент Н* – друг ее отца», что «на экзаменах ее вообще не спрашивали» и т.д. И это бы не представляло угрозы, если бы ее же школьная подруга, которая не смогла поступить, не написала кляузу в Министерство, о том, что доцент Н* за взятку устроил в институт дочь своего школьного товарища. Н* начали таскать по парткомам, дура-девочка подтверждала, что еще до поступления она с отцом приходила к Н* домой и он решал с ней задачи по математике, а, в довершение всего, в разгар событий Филипп взял, да и эмигрировал. Н* чудом удержался, и если б не вмешательство старых друзей его отца – выгнали бы с волчьим билетом. Но самое обидное было то, что Филипп еще до отъезда повел себя подло: на все вопросы Н* он отвечал – это твои проблемы, а мне своих хватает. Подонок!
«И что же? Нарисовать теперь в памяти другую картину: не было ни унижений со стороны парткома, ни подлости со стороны Филиппа? А зачем, когда прошло уже много времени, обида поутихла, проблемы позабылись?…»
Н* вспоминал многие подобные эпизоды из своей жизни. Добрался даже до всколыхнувшегося вдруг чувства зависти к соседскому Вадику, который не давал ему покататься на своем велосипеде, – а было им тогда лет по пять!
«Ну, это не серьезно… Не о такой ерунде надо думать. Надо попробовать изменить мое отношение к чему-нибудь. Не обстоятельства, а мою оценку обстоятельств. Например, – мне не нравится теперешняя власть, я ненавижу этого ворюгу-президента. Это меня раздражает, даже, пожалуй, мучает. Пусть старик-корректор создаст во мне другое отношение и к этой власти, и к этому президенту. Даже не надо, чтоб я их полюбил, достаточно полного равнодушия, а?»
Мысль на некоторое время заняла Н*, но потом он подумал, что «через два года президента переизберут, власть поменяется, придут новые, причем, скорее всего, еще хуже, а к ним-то я уже не буду равнодушен… Так зачем эти хлопоты…»
«Нет, я, видимо, слишком глуп… Совсем я не готов к встрече с золотой рыбкой! Неужели я так ничего и не придумаю? А что если попросить его вот о чем…Если б я был евреем, я бы уехал в Америку, или в Германию… Это ведь и вообще неплохо – быть евреем: вся их древняя история – моя, все их артисты, музыканты, ученые – мои! Я буду всем этим гордиться! Я стану частью великого международного сообщества, я перестану чувствовать себя одиноким, незащищенным!
М-да… Мысли, образы, воспоминания, ощущения – это, конечно хорошо, только для успеха в этом деле нужно еще кое-что материальное добавить – документики, например, а кое-что, не просто материальное, а прямо-таки плотское – убавить… Иначе совсем уж глупо: я считаю себя евреем, а все остальные – нет. Таки идиот!»
И вдруг – осенило: Надя Максимова!
Одноклассница. Точнее, из параллельного класса. Они вместе занимались плаваньем, вместе ходили на тренировки, встречались, ходили в кино, целовались…
Однажды поздно вечером, пожалуй, даже ночью, они засиделись на скамейке в Долине Роз, там, где аллея из старинных шелковиц. Они ели спелые, упавшие на землю ягоды, в темноте собирая их прямо в траве, и губы почернели, и руки, а потом они мучили друг друга в объятиях, в попытках добраться друг до друга…
Но ничего, ничего не вышло: они боялись, они были слишком юными…
Потом таких вечеров больше не было, а после школы она уехала в Ленинград, и они больше так и не встретились.
«Пусть он осчастливит меня хотя бы в памяти. Пусть в моих воспоминаниях все будет, все произойдет. Пусть будет долгая ночь упоительной любви, небывалых ощущений первой в жизни сексуальной свободы, радости, раскрепощенности!»
Н* дал полную свободу фантазии, представил себе, как эротический кинофильм, все необходимые видения, а потом вдруг задумался: «Положим, дед что-то действительно может мне внушить, но где уверенность, нарисованная им картина хоть в чем-то совпадет с моей? Ведь он мне там такого секса может наворочать, что жить с этим будет тошно… Нет, уж лучше я, как-нибудь, со своим собственным сексуальным опытом доживу».
Петр Петрович вернулся и бодренько спросил:
– Ну, как, не заскучали? Готов ли ваш заказ?
– Да, Петр Петрович, интересный вы мысленный эксперимент предложили… Я чувствую себя вышившим из ума стариком из сказки о золотой рыбке.
– Ну, что ж, может еще по стаканчику тулбурела? Для освобождения, так сказать, психологических зажимов…
– Нет, спасибо, уже поздно, спасибо вам за все…
– Так что же, вы так ничего и не хотите изменить в своей памяти, – хитренько улыбаясь спросил старичок.
– Выходит, что ничего, – ответил Н* и направился в прихожую, вытаскивая по дороге из кармана пачку сигарет и тут его осенило – Слушай, Петр Петрович, а ты можешь сделать так, чтоб я курить бросил, а? Разрушить во мне образ сигареты, как чего-то привлекательного?
– Могу, конечно, но, думаю, что ты и сам теперь с этим справишься. Если сильно захочешь. Ну, а не получится – заходи. Я всегда буду рад тебе. До свидания.
– До свидания, Петр Петрович, до свидания.
Н* шел по темной, неосвещенной улице, но запахов он уже не ощущал, зато хорошо слышал музыку, много-много музыки.
Права молдавская поговорка: «Водка идет рядом с тобой, а вино – догоняет!»
3 Тулбурел – молодое, еще не перебродившее вино. От молдавского «тулбурел» – мутный.
4 Верди. Аида. Хор и оркестр государственной Венской оперы. Дирижер Ловро фон Матасич. (рум.)
1–5 января 2001 г.
