ШКОЛА 17-я ЖД

Первый класс я окончил в Ярославле, в школе «44. Класс назывался 12 – читается: «первый-второй». Там были ещё «первый-первый», «первый-третий» и т.д. Там же, в Ярославле я пошел и во второй класс, но в октябре 1958 гшода мы переехали в Кишинёв и я продолжил учёбу в соседней с домом школе.
Ею оказалась средняя железнодорожная школа №17 станции Кишинёв Одесско-Кишинёвской железной дороги.
Что сие означает – попробую объяснить, но до конца и сам не знаю. Короче говоря, в стране, помимо школ, относящихся к Министерству народного образования, были школы железнодорожные. Учебная программа при этом была единой и Свидетельства об образовании – раньше их называли Аттестаты зрелости – были такие же, как и во всех других школах.
В управлениях железных дорог были свои отделы образования – они заменяли нам Министерство. Видимо и в этом, в частности, проявлялся известный тезис: железные дороги – государство в государстве.
И действительно: вспомните – у железных дорог была своя система продовольственного и иного снабжения и торговли – ОРСы всякие и т. П. Программа во всех школах была одинаковая, а вот мероприятия, например, содержание и сроки проведения всесоюзных контрольных работ – разные.
Трудно сейчас вспомнить, какие ещё были отличия, разве что то, что мы все, кто занимался спортом, были членами спортивного общества «Локомотив».

ЗДАНИЕ ШКОЛЫ

Школа была построена сразу после войны – в 1946 году – на ул. Киевской, по середине квартала межу Болгарской и Армянской. Построена по проекту архитектора Палатника.
Стилистическое сходство нашей школы с железнодорожным вокзалом налицо. До недавнего времени я думал, что у этих зданий один автор.
Я до сих пор нахожу нашу школу очень красивой. Ничего подобного я нигде не встречал. Она не была типовым школьным зданием. Даже забор вокруг школы – входы, калитки, решетки, столбы – были спроектированы и построены по проекту того же архитектора одновременно с самим зданием.
Во дворе школы со стороны Киевской были клумбы, деревья, кустарники и обелиск, на котором было написано, что пионерская дружина школы носит имя Лизы Чайкиной. Долгое время мы думали, что это могила Лизы Чайкиной и обелиск является надгробием.
В начале шестидесятых годов возле главного входа в школу появился еще один памятник. На высоком постаменте была изображена шагающая в стремительном порыве девушка (как минимум, полторы натуры) в школьной форме. Одной рукой она прижимала к груди книги, другую руку отбросила назад. Именно в эту «заднюю» руку можно было что-нибудь вложить, например, шапку. Получалось очень достоверно и смешно.
В школе была легендарная двоечница по фамилии Тараева, поэтому на постаменте регулярно появлялась ее фамилия, написанная мелом.
Этот памятник любили использовать для групповых шуточных фотографий, облепляя фигуру со всех сторон.
Если войти в школу с центрального входа – что случалось крайне редко, ибо он был всегда закрыт и мы пользовались черным входом – вы попадали в просторное фойе с гардеробом справа и буфетом слева. Прями посередине была стена с именами золотых медалистов, начиная с 1949 года. В том году школу с золотой медалью окончил некто Маргулис. Потом я, конечно, всех не помню, но в 1966 году там была золотыми буквами вписана фамилия моего брата Александра.
Меня там, естественно не было.
Максимум моего общественного признания – Доска почета по окончании четвертого класса.
Список на стене велся долгие годы. Думаю, что до конца восьмидесятых. Сейчас он уже уничтожен – я проверял это в 1998 году.
Новых хозяев (тоже школа, но молдавская) ничего положительного в истории советского периода не интересует.
На первом этаже находились: библиотека, учительская, медкабинет, туалеты и несколько классов. В том числе и тот, в котором мы учились до пятого класса. На втором – кабинет физики и химии, несколько классов, кладовка с географическими картами – переделанный туалет второго этажа, служивший также некоторое время лаборантской для биологии и живым уголком, радиоузел и, наконец, актовый зал. Он же и спортивный зал.
В начале шестидесятых к школе начали пристраивать дополнительный корпус. Длился этот процесс не один год, доставляя нам немалую радость.
Стройка – начиная с котлованов – была местом всех наших игр, поскольку мы жили в соседнем со школой дворе. Когда ее закончили, объем школы увеличился вдвое, появился настоящий спортивный зал, свои мастерские, хорошо оборудованные кабинеты физики и химии.

ДИРЕКТОРА ШКОЛЫ

В конце пятидесятых директором был Дубчак Михаил Васильевич.Но уже с шестидесятого, кажется, года в школе появился новый директор.
О нем мы узнали следующим образом.
Сашу Красильникова за какую-то провинность Зоя Константиновна отправила к директору школы – была такая форма наказания – идти к директору. Что в школе новый директор, мы уже знали, но вот каков он, пока нет.
Саня вернулся очень довольный. Он нам сказал, что новый директор очень хороший, добрый старенький дедушка. И – что самое главное и удивительное – курит трубку!
Это был Иван Степанович Малеев.
До этого он находился на какой-то партийной работе, был полковником в отставке, фронтовиком. В школе он преподавал географию и обществоведение. Это был настоящий политкомиссар – в лучшем смысле этого слова. Он хорошо знал свой предмет, достаточно интересно рассказывал нам о разных странах, их экономике, политике и т.д. Нельзя сказать, что он был академически сух, напротив. Бывало, что он начинал так орать на провинившихся, по его мнению, учеников, что, входя в раж, багровел, стучал по столу кулаком, а чаще – указкой, которая от этого ломалась. При этом он иногда вспоминал войну и то, как он кого-то «прямо в окопе проучил рукояткой нагана по голове».
«Ивасик» (так Ивана Степановича прозывали) подружился в школе с «Тимошей» (учитель по труду – Тимофей Николаевич)и они часто вдвоем после уроков поднимались вверх по Болгарской в сторону бани, возле которой был буфет. Там он выпивали, а потом могли перейти через дорогу в погребок на углу Болгарской и Щусева и там еще выпить. Потом их путь пролегал по Щусева до Комсомольской, где был еще один погребок, а там уж и до дома Ивана Степановича – на углу Пирогова и Комсомольской – было недалеко.
Иван Степанович впоследствии уступил место директора Нине Петровне Тыняной. Она оставалась директором до конца моего пребывания в школе и много лет после этого. У меня она ничего не преподавала, а в других классах вела русский и литературу.

УЧИТЕЛЯ

Нашей первой учительницей была Зоя Константиновна Тимофеева. Она вела все предметы, кроме труда, пения и физкультуры.

На уроки труда мы ходили в другую школу – 1-ю железнодорожную. Она находилась далеко – надо было пройти несколько кварталов вниз по Армянской, потом повернуть направо -кажется, на Стефана Великого, и войти в арку с надписью «Соль». Там был городской склад соли и мастерские 1-й ж-д школы. Уроки вел Тимофей Николаевич, по прозвищу Тимоша. Были и другие учителя по труду, но я их имен пока не вспомнил.

Пение преподавал Самуил Моисеевич Шахтман. Человек нервный, невыдержанный, малограмотный и несправедливый. Его никто не любил, да и он никого не любил. Над ним, когда могли, издевались. Он тоже в долгу не оставался.
Именно он бил затылком об стену Осю Бадинтера.
Именно он довел Владика Гольденберга до жуткого и несправедливого позора. По какому-то пустячному поводу Самуил выставил Владика перед классом.
Это такая форма наказания – стоять перед классом возле доски.
Через некоторое время Владику захотелось в туалет. Он начал проситься, поднимая руку, как того требовали школьные правила. Самуил не обращал внимания. Владик начал хныкать и переминаться с ноги на ногу – Самуил ноль внимания. Владик заплакал – и это не помогло! Наконец, случилось то, что должно было случиться: из под брюк потекли лужицы. Но Самуил был такая сволочь, что его и это нимало не встревожило. А ведь нам было тогда лет по десять, не больше.
Потом в школу приходил отец Владика – известный и уважаемый в городе хирург-стоматолог, – что-то он Самуилу, конечно, сказал, до только ни на что это не повлияло. Так он и остался в нашей памяти, как гнусный тип, которого к детям нельзя было подпускать ни в каком качестве. Его уроки состояли в разучивании песен – примерно одного и того же набора, повторяющегося из года в год – под бездарный аккомпанемент на баяне.

Физкультуру нам некоторое время вела полная пожилая дама, имени которой я, увы, не помню, а потом – Ковтун Николай Иванович. Высокий, худой, мускулистый. Между прочим, он был рекордсменом СССР по прыжкам в высоту то ли до, то ли после войны!

Начиная с пятого класса появлялись учителя-предметники.

Нашей классной руководительницей стала Вера Георгиевна Душкина, учительница молдавского языка.
Русский язык и литературу преподавала Елена Ефимовна Батрова.
Математику – (алгебру, геометрию и тригонометрию) Ольга Семеновна Пушкарь.
Английский язык – Циля Акимовна Кристал.
Ботанику – Павел Федорович Босляков.
Географию – Василий Иванович Разумов.
Историю – Александр Иннокентьевич Вемберг.
Рисование – Иван Васильевич Леподат.
В дальнейшем, когда появилась физика, нам ее преподавала Таисия Кирилловна Карташевская, («Тиська»).
Химию – сначала Глафира Виссарионовна Суворова, (жена П.Ф.Бослякова), потом – Галина Никифоровна Михайлова.
Физкультуру дольше других преподавал Рязанов Евгений Фатеевич («Фатеич») и Цветкова Людмила Даниловна.

***
Некоторые из учителей умерли, пока мы еще учились в школе.

П.Ф.Босляков погиб: на рыбалке, выталкивая застрявший в грязи грузовик, он попал под колеса. Школа его помнила долго – во дворе школы его трудами был прекрасный сад. Даже, правильнее сказать, сады. В них были и фруктовые деревья, и цветы. Все это вместе называлось «пришкольный участок», на котором мы даже проходили практику во время летних каникул. После его смерти нам преподавала зоологию и анатомию Людмила Трофимовна (?), потом, уже когда ввели новый предмет – «Общая биология» – у нас появилась новая молодая дамочка – Даскал Е.В. («Даскалючка»)
А.И.Вемберг умер в троллейбусе: зажатый толпой, он не выдержал, у него пошла горлом кровь, поскольку у него было только одно легкое. Его вынесли на тротуар, где он и умер. К груди он прижимал тетрадки, которые брал домой на проверку. Эти тетради, залитые кровью, кто-то потом принес в школу. Он был одиноким человеком, у него не было семьи. Он был очень хорошим учителем. После него нам преподавала историю Оборотова Нелли Васильевна – испанка, вывезенная в тридцатые годы из Испании и удочеренная в России. Очень темпераментная, живая, искренне любившая детей.

***
В.И.Разумов ушел на пенсию, будучи уже весьма преклонных лет старцем. Начинал он преподавательскую деятельность еще до революции и успел немало лет преподавать в гимназии. Его сменил уже упомянутый Иван Степанович Малеев. Он же преподавал обществоведение.
Надо вспомнить и других учителей – Николай Степанович Ткаченко («Никола»). У нас он преподавал черчение, а в других классах – математику.
В параллельных классах преподавали: физику – Ида Исаковна Гальперина, историю – Надежда Дмитриевна Бучко, математику – Семен Исакович Гельман,(«Гусь») французский язык – Ида Израилевна Пильдиш, русский язык и литературу Римма Савельевна Либерзон. Они приходили и к нам – «на замену».
Был еще весьма памятный Григорий Львович Березницкий, по прозвищу «Головоногий». Он назывался «Звуч по труду». Он ничего не преподавал и вообще непонятно – что это такое – «завуч по труду». Но «в чем он истинный был гений» – любил и умел ловить казёнщиков. «Казёнщики» – это прогульщики уроков. Сей термин был кажется специфически Кишиневским и возник еще до революции, когда городской сад им. Пушкина назывался «казённым», то есть, государственным. Ну, а прогуливание уроков, вероятно, происходило в этом парке. Так, говорят, – нам об этом рассказала Циля Акимовна – этот термин и возник.
Поскольку Григорий Львович, по-видимому, ничем обременительным в школе занят не был, он перемещался по всему городу и мог любого из нас застукать где угодно – на базаре, на стадионе, на бассейне, ну и, главное – где-нибудь возле кинотеатров, а также в самих кинотеатрах во время сеанса. Его недолюбливали, но без злобы, поскольку он, искренне любя охоту за прогульщиками, этим, в основном, и ограничивался. Поймает, начнет допрашивать, вынудит придумать более или менее правдоподобное объяснение, пригрозит – но, как правило, ничего более дурного не сделает.

Но, вернемся, однако, к учителям.

Вера Георгиевна

Прежде чем о ней вспомнить, надо, наверное, рассказать о том, чем был для нас в то время молдавский язык.
Для меня, приехавшего из России, само существование такого языка и такого народа стало открытием. Вообще, в детстве я, пожалуй, знал, что на свете есть три народа: русские, немцы и грузины. Ну, может быть, еще китайцы. Молдавскую речь в Кишиневе я слышал только по радиоточке и на базаре. Ни во дворе, ни в школе – нигде молдавский язык не звучал. Что касается большинства моих одноклассников, коренных жителей города, чьи родители тоже прожили всю жизнь в Кишиневе и учились «при румынах», молдавский был для них, конечно, более знакомым, но не знал его в классе никто, кроме Вали Сандуцы, которая этот факт долгое время скрывала.
Сказанное, в какой-то степени, характеризует отношение к молдавскому языку со стороны той части населения города, о которой я сейчас пишу и к которой, несомненно, принадлежал я сам. Надобности в молдавском языке нами не ощущалось ровным счетом никакой. Все, видимо, интуитивно понимали, что его нам преподают из-за «ленинской национальной политики», а не потому, что он зачем-нибудь нужен. Следствием этого было и отношение к урокам и к учителям молдавского.*
Думаю, что они это чувствовали и это их задевало. Внешне, впрочем, Вера Георгиевна ничем этого не проявляла. Она была хорошей учительницей и хорошим человеком. Конечно, очень часто урок молдавского превращался в классное собрание, но это всех устраивало. Тем не менее, кое-какие знания языка у меня после школы остались, общие представления о молдавской литературе и ее классиках тоже имелись.
И только много лет спустя, в мае 92 года, за месяц до моего бегства из Молдавии, я встретил Веру Георгиевну на улице, мы узнали друг друга, поговорили о том о сем, при этом я старался не касаться весьма болезненной тогда для меня темы раскола общества по национальному признаку, тем более ничего не собирался говорить о том, что я скоро уеду. Но Вера Георгиевна коснулась этого сама, сказав – довольно искренне, и даже, пожалуй, наивно, – что она всю жизнь , еще со своей бабушкой, а потом и со своей мамой, говорили – когда же, наконец, русские уйдут? Это было для меня если не шоком, то неожиданностью уж точно. От нее я этого не ожидал. Но, как говорится, ни из моей, ни из её песни слова не выкинешь.