Елена Ефимовна

Она преподавала русский язык и литературу. С формальной точки зрения она была достаточно квалифицированным педагогом, окончила Ленинградский университет. Называли же ее – за глаза, разумеется – Елена Ехидовна. Она не была объективна в своих оценках и мы это чувствовали. Вот пример ее типичного высказывания при оглашении результатов сочинения:
«– Магидман. Сочинение формальное, просто переписанное из учебника. Ошибок, правда, нет. Оценка – пять. – Белкин. Самобытное сочинение, много своих мыслей, хорошее сочинение. Оценка – четыре».
При воспоминании о ней у меня до сих пор возникает неприятный осадок сознательной и циничной несправедливости.
Впрочем, я вполне отдаю себе отчет в крайней субъективности моих оценок. И было бы странно, если бы я пытался давать чему-либо объективную оценку: во-первых, это невозможно, во-вторых, я думаю, это совершенно неинтересно.
Скорее всего, я не прав, в своих чувствах, поэтому буду искренне рад, и не удивлюсь, если для кого-то та же Елена Ефимовна стала любимой учительницей.

Циля Акимовна

У нас она преподавала английский язык. До этого она преподавала немецкий и молдавский. Кажется, французский она тоже преподавала.
Такое замечательное языковое образование она получила в Кишиневской гимназии. Больше она нигде не училась. Впрочем, в гимназии она была вынуждена – поскольку была из бедной семьи – учиться «на отлично», чтобы не платить за учебу.
Все пять лет нашей учебы она носила одну и ту же бордовую кофту, одно и то же пальто... Ее возраст нам установить не удавалось. В 1962 году она нам казалась старушкой пенсионного возраста. Спустя двадцать лет она была точно такой же.
У нее был сын – Яша. Он работал в нашей же школе лаборантом при физическом кабинете. Яша выглядел немного недоразвитым физически, тем не менее впоследствии женился, имел детей. Яша трагически погиб. Он попал под машину, когда утром спешил со своими детьми в детский сад. Дети остались живы, а уже состарившаяся Циля Акимовна взялась вырастить и их.

Ольга Семеновна

У меня остались о ней вполне положительные воспоминания. Педагогом она была, что называется, крепким. К светилам математики не относилась, но и явных пробелов или недостатков не имела.
Речь у нее была странной – как будто бы во рту постоянно находится крупный посторонний предмет. При этом она, вроде бы, не картавила, не заикалась, не шепелявила, но речь воспринималась как дефектная.
Каждый ее урок начинался одинаково. Войдя в класс только наполовину, она вместо «Здравствуйте, садитесь» и т.п. на ходу говорила: «Классная работа!».
Это означало, что все должны не теряя времени раскрыть тетради и написать: «Классная работа».
Помню один неожиданный эпизод. Во время перемены мы во что-то играли в классе, шалили, гонялись друг за другом. При этом что-то – уже не помню что – мы помечали мелом на полу, на стене, друг на друге и т.д. Когда начался урок, в класс вошла Ольга Семеновна и почему-то среди всеобщего кавардака и пачкотни заметила только две линии, крест накрест проведенные мелом на полу между партами. Она отчего-то взбеленилась и стала орать: «Кто это сделал?!». Мне пришлось признаться. Я стоял, понурив голову, а она, брызгая слюной орала: «Да ты понимаешь что это такое?! Это крест! Это фашизм!! Это смерть!!!» Орала она довольно долго, что было для нее совсем нетипично.

Таисия Кирилловна

Было бы несправедливо не вспомнить ее добрым словом после того, что я избрал физику своей профессией. Хотя это было сделано, несомненно, не благодаря ей, а из-за подражания моему старшему брату, из-за того, что это была самая, пожалуй, престижная профессия в обществе.
Тем не менее, Тиська делала, что могла. Физику она преподавала неважно. Дисциплина у нее на уроках отсутствовала вообще. Класс делал, что хотел – входили, выходили, разговаривали, читали. Она или никак на это не реагировала, или пыталась поорать, но всегда безрезультатно.
Из запомнившихся эпизодов.
В конце урока, уже со звонком Тиська подвела итог: «А вот ты, Жарковский, ничего не взял от сегодняшнего урока!» Жарковский, прохулиганивший весь урок, отвечает: «Как? А эбонитовую палочку?»
Она обладала удивительной особенностью не слышать того, что ей говорят ученики.
Мы сидим за первым столом: Я, Изя Пеккер и Марик Левин. Рядом с Мариком стоит Тиська, что-то рассказывает, потом прерывается и делает замечание болтающим девочкам. Марик, обращаясь к ней меланхолично говорит: «Все они бляди, Таисия Кирилловна, правда?» На что она невозмутимо отвечает: «Левин, не отвлекайся!»
Кто-то перед началом урока на доске написал: «Тиська – сиська – писька!» Войдя в класс, Таисия Кирилловна посмотрела на доску и спрашивает: «Кто сегодня дежурный? Почему доска не подготовлена к занятиям?» И все.

***
После восьмого класса в школе было, так называемое, «производственное обучение». Мы должны были сделать выбор между следующими специальностями: для мальчиков – «чертежник-деталировщик» или «химик-аналитик», для девочек – помимо названных, можно было пройти углубленный курс домоводства и получить специальность «швея-мотористка». Я выбрал специальность «чертежник-деталировщик» и имел удовольствие в связи с этим ходить на практику в ПКТИ – Проектно-конструкторский технологический институт. Там, кажется, проектировали машины для легкой промышленности. Какие-то мотальные и вязальные станки. Мне это нравилось, и я не считаю эту затею с производственным обучением глупой. В ее реализации имелись, конечно, свои издержки.
Имя и отчество лысого, обзьяноподобного преподавателя машиностроительного черчения, инженера из ПКТИ, заросшего волосами настолько, что он летом, когда носил рубашку с коротким рукавом, стриг руки до середины плеча, память не сохранила, а вот фамилию к вашему и моему удовольствию я вам таки скажу: Мурахвер.