***
Книги нашего детства… Они были членами семьи, а не просто книгами. Каждая помнится, читалась всеми.
Вот некоторые из них  всплывают в моей памяти.

«Сказки братьев Гримм». Я её помню уже без обложки. Начинается со сказки «Храбрый портняжка»: «…и тут же выкроил он себе широкий пояс, сшил его и на нём большими буквами вышил: «Единым махом семерых побивахом!»... Там же были и «Бременские музыканты»…  А какие чудесные были там иллюстрации! Черно-белая графика, но какая точная и выразительная! По ней мы познавали многое… А потом подкрашивали цветными карандашами: зеленили травку, коричневым подкрашивали штанишки, голубеньким – курточки… А карандаши были фабрики «им. Красина», или «им. Сакко и Ванцетти».  Карандашную фабрику им. Сакко и Ванцетти снесли лишь год назад – она была в районе Кутузовского проспекта и это её, в конце концов, сгубило.

Вы, кстати, наверняка не знаете стихотворение Михаила Светлова «Сакко и Ванцетти». Теперь вот будете знать. Начало вполне колыбельное: «Где последний// Индеец заснул// Полночь тихо// Несет караул.// Над Америкой// Звезды стоят,// За Америкой// Волны шумят.// Эти звездные// Ночи ясны,// Фермер видит// Спокойные сны,// Полночь тихо// Несет караул…».

На этом элегический покой спящей Америки внезапно обрывается: «…Дребезжит (!?) электрический стул».

Ей-богу, именно так там и написано! А дальше начинается вообще мрак: «Если голову// В смертной тоске// Прислонить// К изможденной руке,// Можно слышать,// Как  звякают  цепи,// Протянувшись// От  Сакко  к  Ванцетти...».

Такая вот обстановочка в спящей Америке: дрожит электрический стул и звякают цепи! Поэтому автор – советский поэт Михаил Светлов (да-да, тот самый, упоминаемый в «Бриллиантовой руке» как пароход, который вот-вот уйдёт: цигель-цигель, ай-лю-лю!) возмущен:


Если б рот мой
Как пушка гудел,
Если б стих мой
Снарядом летел,
Если б песня
Могла помешать
Губернатору Фуллеру
Спать…

Дальше я кое-что для краткости пропускаю и перехожу к поэтическому предвидению в конце:

…Забастовок
Тревожный гудок,
Демонстраций
Взволнованный гул...
И зарю
Поднимает восток,
И дрожит
Электрический стул...

Так-то вот! Это вам не «Гренада, Гренада, Гренада моя». Тут смысл заложен.
Но не всякий до него докопается.

Иную поэзию приходится объяснять…

«Чудище обло, огромно, стозевно и лаяй…» – ну,  это понятно хотя бы интуитивно.
«…А шарик вернулся, а он голубой…» – без мелодии, да еще в наш растленный век многие наверняка поймут неверно.  

Насчет «без мелодии», есть и вовсе жуткие примеры. Вот популярное:

А у дельфина
Взрезано брюхо винтом!
Выстрела в спину
Не ожидает никто.
На батарее
Нету снарядов уже.
Надо быстрее
На вираже!
Парус! Порвали, парус!
Каюсь! Каюсь! Каюсь!

Дальше все помнят: «Даже в дозоре// Можешь не встретить врага.// Это не горе – Если болит нога…» и так далее. Еще два куплета.
Без музыки и надлежащего исполнения – бессмыслица. А вот когда сам Высоцкий поёт – вполне так тревожно делается, беспокойно как-то, вроде бы что-то там         случилось…

Между прочим, про паруса я многое узнал от брата, который неизвестно где торчит, вместо того, чтобы сидеть тут со мной и выпивать. Тогда и я бы заткнулся, и вы бы от меня отдохнули.

Так вот, пока его нет – пару слов о парусном спорте. Мой брат – капитан парусного судна. А я – шкотовый матрос на оном. Ходили мы на судне «Фолькобот» по глади водохранилища под резким и ритмичным как перестук паровозных колес названием Гидигич. Посудина немалая: 7,5 метров длины, водоизмещение более двух тонн, килевая яхта с парусностью 24 кв.м. Это поменьше, чем у «Дракона», но побольше, чем у «Солинга». Про бейдевинд, бакштаг, фордевинд, оверштаг, оверкиль, гики, гроты, стаксели,  спинакеры и многое другое, я говорить не буду, а то вы уйдете, недослушав меня, и я в скуке одиночества буду ждать брата. А ведь мы в свое время заняли третье место на республиканской регате!
Какие дни и какие ночи мы проводили в этом благословенном месте – Гидигич! Как прекрасна была дорога туда, преодолеваемая иногда на велосипеде, с попаданием под ливень и пережиданием его в продовольственном магазине, где можно было купить половинку теплого серого хлеба и сожрать его тут же на крыльце, пока идёт теплый летний дождь…

Но я отвлекся – я же начал про карандаши фабрики «им. Сакко и Ванцетти». Значит так: и Сакко, и Ванцетти казнили-таки на электрическом стуле. Кажется, это было в 1927 году. За что? – Расскажу: сами напросились….

Там, в Америке случилось ограбление грузовика, который вёз деньги – зарплату на обувную фабрику. Теперь это и у нас – обычное дело. Потом ещё одно ограбление, потом ещё… При этом погибли и кассиры и водитель грузовика. Грабителей-убийц ищут-ищут, но найти никак не могут. Показания свидетелей расходятся: то ли их было трое, то ли пятеро, то ли на зеленом «Бьюике» смылись, то ли на черном «Форде». Единственная общая примета: нападавшими были «лица итальянской национальности». Ну, раз так, – нашли двух подозрительных итальяшек, исповедовавших, к тому же,  анархизм, осудили их, на скорую руку слепив обвинения, и, после семи лет следствия, казнили. Фамилия их обвинявшего прокурора, между прочим, была Кацман, но я вас умоляю не делать из этого никаких выводов! Фамилия Светлова в детстве тоже была Шейнкман – ну и что? Между прочим, в защиту Сакко и Ванцетти поднялся весь мир, сенатору Фуллеру, который имел право помиловать, написали более миллиона писем, среди просивших о помиловании были сам Альберт Эйнштейн и папа Римский! Не помогло… Зато вот фабрику их именами назвали. И еще – в Крутинском районе      Омской области  есть  «урочище Сакко и Ванцетти».

***
Продолжу о книгах нашего детства… «Приключения Незнайки и его друзей» Николая Носова. Большого формата в твердой обложке. Её вручили брату в школе «За отличные успехи и примерное поведение». Мне тоже вручали книги, но со слегка отличающейся формулировкой: «За хорошую учебу и примерное поведение».

Порядок был в стране: «отличное», так «отличное», «хорошее» – так «хорошее».

«…а сам город назывался Цветочным городом. Он стоял на берегу ручья. Этот ручей коротышки называли Огурцовой рекой, потому что по берегам ручья росло много огурцов».
«…в одном домике на улице Колокольчиков жило шестнадцать малышей коротышей. Самым главным из них был малыш коротыш, по имени Знайка».
«…ужас что будет! Вот  пойдите  спросите   Стекляшкина!».

Писатель Носов, мне кажется, по-настоящему, не оценён. Да, он был и остается популярным, его продолжают издавать и читать – всё это так. И если бы не было истерического и феерического успеха Толкиена или Гарри Поттера, я бы не высовывался со своими причитаниями. Названные сочинения построены на простом стержне: вот угрожающее всем Зло, а вот – противостояние этому всемогущему Злу в злом мире. Носов же создал добрый мир, населил его  замечательными и не примитивными малышами и малышками, со сложными характерами и отношениями, приключениями и конфликтами. Он описал реальный мир несуществующей страны, не только населив его, но и наполнив чудесными аппаратами и устройствами. Хочу подчеркнуть, что мир Носова – это мир  истинных, не мистических причинно-следственных связей и отношений, мир нормально мотивированных психически здоровых персонажей. Носов делал ребенка счастливым. И, в принципе – на всю жизнь.
«Весёлое путешествие от «А» до «Я» Самуила Маршака. Ах,  какие там были забавные и поучительные         картинки…

Вот два столба наискосок,
А между ними – поясок.
Ты эту букву знаешь? А?
Перед тобою буква «А».

Ну, вот ещё по памяти кусочки: «…Борис играет на трубе, Богдан – на балалайке…», «Пропала не собака, а два печатных знака», «От буквы «А» до буквы «Я» течет река Аму-Дарья»... Что ни говори, а Самуил Маршак – яркий  поэт. Его  «Мистер Твистер, бывший министр, мистер Твистер, делец и банкир» навечно врезался в память миллионов: «Владелец заводов, газет, пароходов, решил на досуге объехать мир. – Отлично! – воскликнула дочь его Сюзи. – Давай побываем в Советском Союзе!». И дальше замечательный и, в целом, правдивый,  образ Страны Советов в голове у этой Сюзи:

Я буду питаться
Зернистой икрой,
Живую ловить осетрину,
Кататься на тройке
Над Волгой-рекой
И бегать в колхоз
По малину!

Вспоминается еще одна книга из детства: «Робинзон Крузо» с иллюстрациями Жана Гранвиля. На это важно указать, потому что иллюстрации эти были исключительной ценностью сами по себе и сформировали у подавляющего большинства читателей один и тот же, гармоничный и таинственный образ острова, жилища Робинзона, добытых им вещей, его одежды, зонтика и самого героя, наконец…

Назову еще несколько книжек.
«Храбрый Азмун»: «Смелому  –  никакая  беда  не помеха! Смелый сквозь огонь и воду пройдёт – только  крепче  станет».
«Коза с кудрявыми ножками»: «Мой, Алюль, мой, Булюль, мой, Хиштаки  Саританур…» – «Кто сыплет пыль в мой плов?»…
«Маленький Мук»: «…дверь дома открылась, и Мук увидел, что туда направилось много собак и кошек…»

Много, очень много было книг нашего детства: «Русские народные сказки», «Английские сказки», «Волшебные сказки», «Туркменские сказки об Ярты-Гулоке», «Город мастеров», «Куда летал журавлик», календари «Круглый год» с «Приложением»...

Но не одни лишь детские книги было в нашем детстве. Довольно обширная послевоенная  библиотека (до нее были довоенная и дореволюционная, почти полностью утраченные) наших родителей содержала много чего интересного. Например, один том из знаменитой дореволюционной «Истории искусств» Гнедича, или, скажем, «Философию духа» Гегеля 1853 года издания, или «Энциклопедический словарь» Павленкова, или, например,  «Фацетии» Поджо Браччолини издательства «Academia»… Все это и читалось и разглядывалось и оставляло свой след. К числу таких книг относились, конечно, тома «Литературной энциклопедии», изданной в двадцатые-тридцатые годы ХХ века под редакцией наркома просвещения Луначарского.  Она отличалась, одновременно и очень высоким качеством – текстов и иллюстраций, и редкой тенденциозностью, политической заданностью и анекдотической местечковостью: такое впечатление, что все знакомые членов редколлегии вошли в энциклопедию или как писатели, или как собирающиеся стать ими…
Не удержусь от желания процитировать с сокращениями фрагмент статьи о писателе ныне всемирно известном, имеющем прямое отношение и к нашим шестидесятникам и к джазу, и, как выяснилось, ко мне – я имею в виду Э.Хемингуэя, который в те годы  писался по-русски как «Гэмингуэй»:

ГЭМИНГУЭЙ Эрнест [Ernest Hemingway] – американский писатель, принадлежит к группе послевоенных писателей-упадочников с требованиями независимости искусства от общества, с отказом от социального содержания. Настроения упадочничества, противопоставление безыдейного искусства социальным произведениям художников-реалистов обусловлены разложением мелкой буржуазии, тем более ощутимым, что упадку предшествовал краткий период подъема мелкобуржуазного радикализма после войны.
Г. обращается в  романе «Fiesta» к быту посетителей баров и ресторанов. Его герои – проститутки и люди, всё существование которых сводится к вину и женщинам. Писатель перенасыщает роман описанием бесконечных деталей отельно-ресторанного существования. Действительность берется в её мелочах, к которым Гэмингуэй относится, как к чему-то существенному для художника, изображение быта сводится к внимательному и подробному перечислению марок вин, рецептов и отличительных свойств коктейлей, стоимости поездок и т. д. Продолжая свою галерею пьяниц и бездельников в книге рассказов «Мужчины без женщин» (Men without Women, 1927), Г. пытается расцветить ярким диалогом психологическую бесцветность и общий фон их бессодержательного существования, вводит в сказ парадоксы, оксюмороны, неожиданные сравнения, но все эти приемы не могут скрыть его творческой опустошенности; слова Г. Штейн – «Вы все – погибшее поколение», взятые эпиграфом к книге «Солнце так же всходит», получают свою особую выразительность в свете этой его последней книги¹⁴.

Послушайте, это прямо про меня!.. Ну, надо же, кто бы мог подумать, что я – продолжатель дела «Гэмингуэя» в части «описания бесконечных деталей ресторанного существования» и «подробного перечисления марок вин, рецептов». Приятно-с, почетно-с… Я, правда, думал, что я – первый, но придется мужественно согласиться на второе после мистера Гэмингуэя место.

Ах, какие были книги! Какое счастье, что я могу их не только перечислять, но и даже взять в руки: их удалось сохранить, несмотря на скитания и переезды. Но  мы поплывем дальше в прозрачном и чистом роднике моих  ассоциаций.

***
Сейчас передо мной другая книга – «Меню» называется. Что там следующее? – Горячие закуски.

«Гигантские мидии под сливочно-шпинатном соусом».

…Нет, морепродукты сегодня не хочу. Да и вообще я их хочу, лишь находясь на берегу моря, из которого их только что выловили. Например, где-нибудь под Одессой… На Бугазе, например: наловить мидий и сварить их в случайно найденной на том же берегу кем-то когда-то принесенной для этой же цели выварке, собирая вокруг всё, что горит для обеспечения надлежащего огня – обычное занятие одесских, да и всех прочих приморских мальчишек. От таких мидий я бы не отказался. А эти «гигантские» наверняка еще и не вполне свежие… Заведение, всё-таки, на сей счет – сомнительное…

«Шампиньоны и боровики, томленые в сливках, запеченные под сырной шапкой».

Ну это понятно… Вкусно должно быть. Но просто не хочется, как в старом анекдоте:

– Вась, посмотри, как луна прямо в море садится, дорожка как из серебра…
– Ты знаешь, Маша... Просто не хочется…

Посмотрим, что у них там ещё.

«Тигровые креветки и овощи в темпуре с гранатовым соусом».

Про морепродукты я уже сказал. А вот про «темпуру» – еще нет. Но сказать надо, потому что само выражение  «в темпуре» – не вполне грамотное. Его стали использовать вместо «в кляре».  А дело было так…